Повесть о Верещагине

Неудачи под Плевной вызвали ропот среди русских солдат. Многие понимали, что только «августейшее» командование, царь и ставка виноваты в провале наступательных операций. Втихомолку говорили о слабости и отсталости вооружения, о том, что ни царь с наследником, ни верховный главнокомандующий не способны вершить военные дела.

Из Петербурга Стасов сообщал Верещагину:

«Что касается войны, Вы не можете представить себе здешнего всеобщего негодования, злобы, досады, обвинений — даже со стороны самых отчаянных чиновников, прежде, бывало, самых ярых противников всяческого либерализма, свободомыслия. Все говорят, что нынешняя война в 100 раз постыднее Крымской 1853 года, хотя солдаты и офицеры — верх всего великолепного, великодушного, геройского. И в такую войну так опростоволоситься, в войну, первую в мире из всех известных!!! Мы тут просто все в отчаянии!..»

И в глубоком тылу, и на позициях в Болгарии — всюду обсуждались военные неудачи. И там и тут за великие потери живой силы, за неумение воевать, за нераспорядительность и неподготовленность к войне осуждали бездарный верховный штаб. Солдаты возлагали надежды на двух генералов — Гурко и Скобелева. Царь с наследником, покинув армию, уехали в Петербург. После их отъезда войска больше не пытались брать Плевну штурмом, а, отрезав ее от основных турецких сил, заставили капитулировать. Положение изменилось. Гурко разработал план зимнего наступления на Софию и в направлении Константинополя. Скобелев готовил своих солдат, казаков и болгарских ополченцев к решающей схватке и прорыву турецких укреплений в районе деревень Шипки — Шейново.

Усиленная подготовка к наступлению и дальнейшему походу за Балканы рассеяла мрачные думы Верещагина, тяжело переживавшего в то время гибель брата. Он снова занялся зарисовками. Не упуская ни малейшей возможности, заполнял свои походные альбомы набросками пейзажей Болгарии, военных дорог, запруженных подводами раненых, перевязочных пунктов. Художник снова и снова рисовал русских героев-солдат, и пленных турок, и поля сражений, усеянные обезображенными трупами. И тогда же, набрасывая отдельные, почти неуловимые для простого глаза черточки, из которых слагался образ, художник обдумывал сюжеты и композиции своих будущих произведений. Первые замыслы заносились в виде мелких эскизов в походные альбомы. Встречавшийся с ним в эти дни Василий Иванович Немирович-Данченко отмечал в своих записках, что Верещагин являлся блестящим исключением среди художников, изображавших своих высоких меценатов в образе Марса верхом на лошади. Верещагина любили, с ним были откровенны в разговорах солдаты; любил его и боевой генерал Скобелев. Генерал не раз прислушивался к советам художника, зная, что эти советы исходят от друга.

Однажды, когда на балканских возвышенностях наступили холода, выпал обильный снег и по-российски закрутились бешеные метели, Верещагин побывал в одной из дивизий генерала Радецкого. Дивизия занимала оборону на Шипкинском перевале. А генерал, любитель кутить с утра до вечера, находился в пяти верстах от расположения своих войск, в теплой землянке, под надежным прикрытием бревенчатого навеса. Радецкий отсиживался в тепле и безопасности. Азартно играя со своими штабными офицерами и интендантами в «винт» и в «двадцать одно», он и не думал о том, что происходит в снежных окопах. Скрывая истинное положение от начальства, генерал ежедневно слал в штаб верховного главнокомандующего и в Петербург одно и то же телеграфное донесение: «На Шипке всё спокойно». Между тем солдаты погибали не столько от турецких пуль, сколько от морозов и ураганных метелей. Обмороженных солдат изо дня в день отвозили партиями в госпиталь, в город Габрово. Дивизия таяла, пополнялась резервами, медики не успевали справляться с обмороженными, а Радецкий неизменно докладывал командованию: «На Шипке все спокойно».

Верещагин пробрался в горы, где оборонялись и замерзали заметаемые снегом солдаты. Он набросал карандашом этюды будущих картин: «Снежные траншеи на Шипке», «На Шипке все спокойно» — и показал их Радецкому.

— Ваше превосходительство, на Шипке не так уж спокойно, как вам кажется. Вот, обратите внимание: этот набросок сделан мною с натуры. Солдаты сидят и лежат, скрючившись, в своих холодных шинелишках, в изношенных сапогах, не в землянках, а в окопах, вырытых прямо в снегу. Единственное спасение от холода — башлык. Но этого, как видите, недостаточно. Народ умирает от холода, а интенданты — не секрет! — воруют и дуются в карты. Им, ваше превосходительство, и дела нет до мученика-солдата…