Повесть о военных годах

Но форсировать реку, пересекавшую город, не пришлось, и петь начали как раз в самое время: части фронта уже вели бой на северной стороне. Кавалеристы на тонконогих венгерских конях на скаку салютовали фронтовым частям обнаженными шашками. Пехота степенно отвечала на приветствие с другого берега. Наши танки остановились как вкопанные у высокого гранитного берега реки, и мы замерли, не в силах оторваться от великолепного зрелища: к реке из улиц и переулков гремящей лавиной выходили танки — родные братья наших израненных, грязных, — это приближались части фронта.

В маленькую комнатку, где расположился штаб бригады, казаки притащили человека в танковом шлеме с неузнаваемым лицом, покрытым сплошным кровоподтеком. Его посадили на стул. Он глухо застонал и свалился на пол.

— Протченко! — бросился к нему Ракитный.

Это был он, так таинственно исчезнувший сегодня днем. Протченко умыли, напоили чаем. И пока я в ожидании прихода доктора при помощи солдат применяла свои медицинские познания, Протченко хриплым, надтреснутым голосом рассказывал, что произошло с ним после того, как он отправился поближе к переезду просмотреть маршрут атаки своей роты. Он теперь командовал ротой.

В лесу Протченко наскочил на засаду. Услышав шорох в кустах, он хотел обернуться, но что-то горячее обожгло щеку и тупо ударило в плечо. Когда он пришел в себя, его переворачивали, больно ударяя в бок чем-то твердым: должно быть, сапогом. Он понял: его обыскивают, считая убитым. Лейтенант решил притвориться мертвым. Судя по голосам, немцев было трое, и ему, раненому, безоружному, ни за что с ними не справиться. Но они могли отобрать у него документы, партбилет! Нет, партбилет он не отдаст, пока жив. Но почему-то немцы ограничились обыском брючных карманов. Они хотели уже бросить безжизненное, как им казалось, тело, но, перевернув Протченко лицом вверх, они пришли в ярость при виде его орденов: двух Красной Звезды и одного Красного Знамени. Один из немцев острым ножом выхватил кусок гимнастерки с орденами и отбросил в кусты. Протченко едва сдержался, чтобы не вцепиться ему в горло, но звук падающих в траву орденов успокоил его. «Уйдут — найду», — подумал он. Немцы еще несколько раз ударили его прикладом, и лейтенант услышал их удаляющиеся шаги. Подождав немного, он открыл глаза и пополз в кусты, туда, где упали его ордена. Столько выдержав, он слишком поторопился: немцы еще были близко и, услышав сзади подозрительный шорох, вернулись. Протченко понимал, что бежать поздно и бессмысленно; он оглянулся — над ним развесило широкие ветки могучее дерево. Лейтенант подпрыгнул, ухватился за высокий сук, но раненая рука не могла удержать тяжелое тело. И все же он подтянулся и так повис с зажатым в зубах куском старой гимнастерки с плотно привинченными к ней орденами, удерживаясь на дереве одной здоровой рукой и упираясь коленкой в нижний, гнущийся под его тяжестью сук. Промелькнула надежда: «Может быть, не увидят, уйдут!» Но торжествующий крик внизу показал, что его обнаружили, и, прежде чем Протченко успел принять какое-нибудь решение, он уже летел на землю, как большая подстреленная птица. Пуля, пущенная гитлеровцем, прошла через тазобедренный сустав…

Очнулся он от острой боли. Его волоком подтащили к какому-то дому и бросили у порога к ногам немецкого офицера с эсэсовскими значками на петлицах и рукаве. Дальше он помнит плохо. Его спрашивали — он молчал, его били и снова спрашивали, били прикладами, сапогами, железным прутом, тонкой финкой кололи в места его ран, потом приводили в сознание и снова спрашивали. Он молчал. Одна только мысль мучительно сверлила мозг, и от нее было больнее, чем от самых страшных ударов.

«Что подумают о моем исчезновении товарищи и начальники? Может быть, никто и не узнает, как я погиб, и тогда, не найдя объяснения моему исчезновению, могут назвать… Могут подумать, что я трус, убежал, спрятался…» Он гнал прочь эти мысли, он верил, что товарищи скоро возьмут город, найдут его тело и отомстят.

Наконец его оставили одного. Лейтенанту казалось, что прошло бесконечно много времени, но прошло не больше получаса, когда снова пришли мучители. На этот раз побои длились недолго, офицер махнул рукой, и солдаты потащили Протченко на улицу. Его пытались прислонить к стогу сена, он не мог стоять и падал. Солдаты торопились. Торжествующий звук залпа «катюш» объяснил Протченко причину их торопливости. «Идут! — хотел он крикнуть. — Идут свои, родные!» Но вместо крика он издал хриплый звук и снова упал. С руганью и побоями его опять поставили, но только фашисты подняли автоматы, как из-за угла в развевающихся бурках вылетели кавалеристы. Протченко на полсекунды раньше врагов увидел казаков и поспешно соскользнул на землю. Гитлеровцы уже на бегу длинной очередью прошили копну над ним.