Повесть о военных годах

Значительно позже я узнала, что командир, оперированный ночью в лесу, был братом Аннушки. Поразительно самообладание молодой девушки, которая помогала ампутировать ногу собственному брату. Доктор всегда говорил о ней почтительно и, хотя о себе рассказывал неохотно, однажды признался, что, оперируя, он волновался, как никогда.

— Чувствовал такое напряжение во всем теле, и так сами по себе стиснулись челюсти, что я зажал в зубах палочку, чтобы не поломать их; а посмотрю на нее, на Аннушку, стоит бледная, губы чуть-чуть вздрагивают, а сама улыбается больному; посмотрит тревожно мне в глаза и снова улыбнется ему.

В лесу около деревни Усохи собирались наши дивизионные тылы. Во всем здесь чувствовался порядок. И хотя на месте, предназначенном для артиллерийского полка, находилось пока всего несколько орудий, участок назывался «расположением артполка».

Через лес протекал небольшой ключевой ручей. Умывшись свежей, прозрачной, пахнувшей хвоей и еще чем-то очень приятным водой, я медленно побрела к лужайке. Наступал вечер. Воздух наполнен ароматом трав и полевых цветов, и так тихо-тихо, никаких признаков войны! Не слышно даже дальних выстрелов. Казалось, все живое замерло в сладкой дреме: и березовые рощи и поле, покрытое высокой некошеной травой с цветиками в ней, все залитое розовато-голубым отсветом ясного заката. Даже мошкара как-то особенно лениво кружила над головой. Хорошо жить! Жить полной жизнью, наслаждаться покоем после тяжелой работы!

Лежа на траве, я смотрела, как наступает закат; в последних, золотисто-красных лучах солнца на западе небо было совсем бирюзовое, а на востоке уже начинало темнеть, становилось серо-голубым.

Прекрасна моя Родина! Сколько спокойной красоты в ее просторах, дорогих и бесконечно близких русскому человеку!

В лесу, в поле, у ручья, в самом отдаленном уголке твоем, Россия, каждый твой воин чувствует себя в родном доме!

И мы действительно дома — на своей земле. Неужели нам придется еще отступать и в этом лесу будет хозяйничать враг?.. Все равно хозяином этой земли, лесов и полей всегда будет только советский народ. Все равно мы победим. Ведь еще Маяковский писал:

…если
           в Россиях
                           увязнет коготок,
всей
       буржуазной птичке
                                     пропасть.

А гитлеровская Германия увязла уже всей своей когтистой лапой.

В памяти проходили события последних дней. Мы были окружены, но не были разбиты; мы шли с тяжелыми боями, но вышли с честью, организованно и на протяжении всего тяжелого пути особо заботились о вывозе раненых. Я оторвалась от своего медсанбата, но всюду меня дружески, тепло поддерживали, учили, помогали…

Даже в этих условиях командование сумело организовать всю массу людей и техники. В отдельных случаях кое у кого нервы не выдерживали, — казалось, вот-вот наступит момент губительной растерянности, но всегда находилась светлая голова, чтобы вовремя отдать четкий приказ, и твердая рука, чтобы его выполнить. Я чувствовала себя маленьким винтиком в огромном механизме, знала свое место, понимала, что должна выполнять свой долг. В те тяжелые дни бойцам особенно дороги были сестры; к нам тянулись искалеченные люди, и хотя мы могли сделать немногим больше любого солдата, вера в «сестричек» у раненных была глубока. Чистая повязка, несколько ободряющих слов придавали больному, измученному человеку бодрость, душевный покой. Он полностью вверял «сестричке» свою судьбу. Радостно было это доверие, и страшило сознание ответственности за жизнь людей. Пришлось многое решать самостоятельно, а ведь это же и было то, о чем я мечтала: работа в полку, на передовой. Теперь уж я знала, как стреляют, знала, что такое война, я находилась в непосредственной к ней близости и решила, что в полк я выпрошусь обязательно.

ПЕРЕПРАВА

Медсанбата в лесу не оказалось, он заехал куда-то очень далеко в тыл и со дня на день должен был прибыть в деревню Покровское, где стоял штаб дивизии.

— Поедем в Покровское, — предложил Дутин. — Там нас пока что на довольствие возьмут, там и дождемся нашего батальона.

В деревне не успела слезть с машины, как меня чуть не сбила с ног бросившаяся мне на шею Шура. Обнявшись, присели на завалинку у какой-то хаты и после первых бессвязных вопросов: «А ты как?» — «Хорошо!» — «Ну, а ты?» — после того как выяснилось, что мы друг друга давно похоронили и оплакали, Шура рассказала мне свою историю.

За эти восемь дней она повзрослела и возмужала. Не осталось и следа от девочки, которая удивленно всплескивала руками, верила во все были и небылицы.

Контуженную, без сознания, подобрали Шуру около переправы через реку Остер артиллеристы. Когда Шура открыла глаза, она увидела стоящих около нее незнакомых солдат и среди них высокого подполковника-артиллериста.

— Жива, сестричка? — с участием склонился над ней подполковник. — Не ранена?

— Не-ет, — неуверенно ответила девушка и для гарантии ощупала себя плохо слушавшимися руками. — Нет, не ранена, просто оглушило.