Повесть о Воронихине

Воронихин, отложив в сторону чертежи, вышел из-за некрашеного дубового стола, протянул ему руку:

– Здравствуй, дружище!..

– Не могу, барин, руку дать, обе оне у меня в глине. Пошел и вымыть не успел, не ведая о такой надобности…

Но Воронихин, взяв его за широкую пятерню, не смог ухватить ее своими пальцами, слегка, как-то неловко пожал ему ладонь, ласково проговорил:

– Это твоя выдумка, колеса и шестерни к отливным винтам?

– Моя, барин…

– Хвалю за ухватку. И вот тебе двадцать пять рублей наградных от меня лично!..

– Не могу, барин, я за жалованье работаю. И в урочное время колеса и шестерни мастерил и деньги получал сполна двадцать рублей в месяц. Грешно мне брать вторые деньги за одно дело.

– Удивительный народ! – сказал Воронихин и, свернув ассигнацию, положил обратно в карман.

– Грамотный? – спросил он Чусова.

– Как же, в нашем деле не так аз-буки-веди знать надо, как цифири для подсчетов и обмеров надобны. Грамотный, читаю и подпись поставить могу.

– Да-а, – протяжно произнес Воронихин. – Смышленый ты, брат. Ведь ты о Витрувии и слыхом не слыхал, а вот колеса шестерни все это мог приспособить, да так удачно…

– Ну, как сказать, господин барин, ветродувье, нам оно знакомо, – не поняв архитектора, ответил Чусов. – Ветродувьем мужик испокон веков пользуется, опять же и водой. Так что это нам и видано, и слыхано, и себе на пользу делано много раз…

Воронихин хотел было поправить Чусова, вернее, дать понять, кто такой был Витрувий, но, скрыв улыбку, кивнул Чусову и, не прерывая его, слушал.

– Я, барин, на своем небольшом веку пять ветродувных мельниц построил в своих краях за Кубенским озером: одну в Ваганове, одну в Беркаеве, две в Зародове да еще одну у себя в Лахмокурье. И две водяных однопоставных: одну на речке Лебзовке, другую у Рукомойного брода на Меленке, так и речку прозвали – Меленкой… Шестерни и колеса – это, барин, себе на пользу многонько делал…

– Спасибо, спасибо. Прикажу жалованья тебе прибавить. Молодец!.. – похвалил Воронихин и, похлопав Чусова по могучему плечу, проводил его к двери.

И всем землякам в тот день Чусов говорил об архитекторе:

– Человек, ребята, Воронихин простой, ласковый, поговорил со мной по душам и спасибо за шестерни сказал. Для такого человека, ребята, постараться надо. Пустое дело вода, а сколько от нее помехи. Нажмем, ребята…

И народ действительно нажимал во всю силу. Вода из рвов отступала в запасные бассейны, стекала в Екатерининский канал. Как только в отдельных рвах обнажался грунт, девять чугунных баб грохали по сваям, закрепляя место под кладку бревенчатого в два ряда ростверга и каменного из береговой плиты фундамента.

Приближалось время торжественной закладки собора. Павел не успел до своей кончины произвести закладку, хотя медная с позолоченными литерами доска была заготовлена и слова на ней вещали о том, что «благочестивейший, самодержавнейший великий государь император Павел Первый всея России в царствование его пятое лето, а великого магистерства в третье лето, – основание святому храму положил…» Не сбылись слова, крытые позолотой.

Закладывать собор пришлось Александру Первому. Царь отнесся к закладке, как к важнейшему в жизни столицы событию. На торжествах, при великом народном стечении, присутствовала вся императорская фамилия, придворные, иностранные принцы и принцессы и столичная знать. Когда царь положил первый кирпич с вензелем и серебряной лопаточкой плеснул на него раствор извести. Воронихин перекрестился и вместо благодарения богу подумал:

«Ну, теперь-то не сорвется!.. Но в три года не построить… И сметы не хватит…»

Через две недели после закладки Александр Первый поехал в Москву короноваться в Кремле. Ни Воронихин, ни граф Строганов не участвовали в этом торжестве.

Для Андрея Никифоровича эти дни были отмечены другим немаловажным событием: в сентябре 1801 года состоялась его женитьба на Мэри Лонг.

Жениться на иностранке было не так просто. Петербургская консистория затребовала от Воронихина «сказку» – обязательство о невступлении в чужую веру и официальную от него просьбу на разрешение законного брака с «состоящей в реформаторском законе девицей Лонг, а от роду ей тридцатый год…» Воронихину тогда исполнилось сорок.

Мэри Лонг по требованию консистории также подписала обязательство: «по сочетании брака во всю свою жизнь оного своего мужа ни прельщением, ни ласками и никакими виды в свой реформаторский закон не соблазнять».

Свадьба состоялась в Строгановском дворце на Мойке. В числе гостей был старый граф Строганов. Были и некоторые члены комиссии Казанского собора во главе со Старовым, генеральный английский консул Шафт, дозволивший Мэри Лонг выйти замуж за русского зодчего.