Повесть о Жене Рудневой

Вместе с наземными войсками отступала авиация. Напряжение возрастало. Перед «ночниками» командование поставило задачу: интенсивными бомбовыми ударами по переднему краю противника задерживать его продвижение. Но фронт неумолимо сдвигался к югу, и поэтому чуть ли не каждый день после нескольких боевых вылетов 588-му авиаполку приходилось снова, часто в светлое время, подниматься в небо и, рискуя попасть под удар немецких истребителей, перелетать на новое место базирования. Спать удавалось урывками, два-три часа в сутки, болела голова, от недосыпа у девушек вокруг глаз появились черные круги, молниеносные сновидения посещали чуть ли не на ходу. Хуже стало с питанием. Батальон аэродромного обслуживания едва успевал развернуться, как снова приходил приказ сворачиваться, и уходить дальше. Основным блюдом в рационе стала кукуруза. Кукуруза на завтрак, кукуруза на обед, она же на ужин. Когда-то, в мирные дни, эти золотые початки казались такими привлекательными! Идет по пляжу толстая тетка и кричит: «Пшенка, пшенка, горячая пшенка!» Почему-то в Одессе кукурузу называют пшенкой. Лежишь на камнях, разомлев под южным солнцем, и ждешь, когда тетка дойдет до тебя, и чувствуешь неожиданный голод, и представляешь, как возьмешь два, нет, три теплых початка, вотрешь в них соли побольше и будешь вгрызаться в мягкие зерна, а кочерыжку, прежде чем выбросить, хорошенько обсосешь. Теперь же один вид этого деликатеса наводил тоску. Замученные опостылевшей кукурузой, некоторые из нас стали поговаривать о неприкосновенном запасе или бортовом пайке, который выдается каждому экипажу на случай вынужденной посадки. Те, кто желал посягнуть на НЗ, выдвигали, на их взгляд, весьма солидные резоны:

— Вынужденных у нас не бывает, а если и сядем у фрицев и не пробьемся к своим, то все равно живыми не сдадимся. Так что пропадет НЗ. А пока он очень мог бы пригодиться — глядишь, лучше бы фрицев били.

В те летние дни нашего отступления реальной стала опасность вынужденно приземлиться на территории, занятой врагом. На этот случай мы договорились: если отремонтировать мотор невозможно, стреляем в самолет из ракетницы — от ракеты он вспыхивает как бумажный — и пробиваемся через линию фронта к своим. Если придется отстреливаться, то расстрелять все патроны, кроме последнего — последний в себя. Мы знали, что ждет нас в немецком плену, именно нас — девушек, летчиц, коммунисток и комсомолок. Теперь стали историей страшные гитлеровские лагеря для военнопленных, гестаповские кровавые застенки. А тогда, в 1942 году, это было реальностью. Поэтому смерть мы предпочитали плену.

В мае, когда полк прилетел на фронт и нас разместили по хатам, удивленно, даже возмущенно говорили друг другу: «На перинах спим — фронт называется». Но в июле довелось нам, что называется, через край хлебнуть фронтового быта. Где придется спать днем после вылетов, даже предположить не могли. Часто засыпали на краю аэродрома, в высокой траве, расстегнув только ремень и сняв сапоги. Бывало, что спали под плоскостью самолета. Крылья ПО-2 прикрывали нас от дождя и от солнца. Правда, передвигаться за солнцем они не умели, поэтому, время от времени, разбуженные раскаленным зноем, мы переползали в тень и тотчас опять засыпали. В два часа нас будили, кормили ненавистной кукурузой. А потом, случалось, засветло поднимались в воздух либо для того, чтобы установить очертания линии фронта, либо перебросить за несколько десятков километров офицеров связи.

Квартировали и в коровниках, и в овинах, подложив под себя солому. Такие места мы не любили — по ногам шныряли крысы и мыши, девушки вскакивали в ужасе, выбегали наружу и назад уже не возвращались.

Иногда дня на три, на четыре мы задерживались в станицах, снова спали на кроватях, с восторгом рассказывали подругам замечательные сны, которые приснились в мягкой постели. Но приходил срочный приказ перебазироваться, мы поднимались по тревоге, кулаком протирали глаза, привычно укладывались. В такие минуты мы испытывали нестерпимый стыд, на пригорюнившихся станичных женщин старались не смотреть. Особенно больно было слышать вопросы детей:

— Мам, а, мам, они насовсем уезжают? А нас они возьмут с собой?

Мы бросали их, бросали тех, кто принял нас, как родных людей, оставляли их врагу, прославившемуся своей жестокостью. Настроение было отвратительное, злились на себя и оттого часто раздражались. Мы уходили со своей земли, покидали беззащитных детей и теперь могли донять наших товарищей, которые отступали в 41-м. У отступающих солдат появляется чувство обреченности и бессилия. В такой момент очень важно, чтобы это чувство не победило, важно, чтобы верх взяла ненависть к врагу, чтобы сила этой ненависти удесятерилась. Только это может спасти.