Повесть об Анне

Профессор Охрименко встал с кресла, подошел к парню и обнял его за плечи. По сравнению с громадным ученым, Паша казался маленьким подростком. Несчастный вздрогнул и съежился.

– Помнишь, о чем мы с тобой говорили? – улыбнулся профессор. – Никакой спешки. Не спеши… Никогда.

– Хорошо.

– Иди, голубчик, в коридор и подожди меня минут десять на стульчике. Я сейчас выйду. Расслабься, дружок, отдышись.

– Ладно.

Паша вышел из кабинета и уселся на стул. Профессор Охрименко рухнул обратно в кресло.

– Завтра можешь смело идти, куда считаешь нужным, – обратился он к Станиславу Сергеевичу, явно продолжив беседу, которую они вели до вторжения. – Я на конференции тебя прикрою, ну, а здесь… Ты можешь смело с месяц сюда не приходить… Нужно будет больше – значит, не приходи больше. Считай, заболел. Ложи Костю в больницу и сиди возле него. Понял?

– Спасибо, – кивнул главный врач.

– А лучше сейчас поезжай домой. Ты не очень хорошо выглядишь.

– Я не спал ночь.

– Это я понимаю. Потому и говорю.

– Дождусь Свету. Тут, говорят, ночью черт знает что происходило… С обеда поеду домой и сразу с Костей в больницу.

– Правильно, – одобрительно кивнул профессор Охрименко. – По поводу прошлой ночи, то санитар мне уже поведал о ночном приступе нашей Анечки.

– А Маргоша рассказывала тебе? – обеспокоенно спросил Станислав Сергеевич.

– Что рассказывала?

– Она дежурила на третьем этаже сегодня ночью. С ней странное происходило.

– Так, – махнул рукой Охрименко и скривился. – Давай не начинай! Мне хватило рассказа санитара: балбес мне или с ужасом, или с восторгом рассказывал, как она о мертвой его собаке сказала. Я не хочу слушать и слышать все это! И про видения чьи-то и про предсказания! Тьфу!

Станислав Сергеевич невозмутимо улыбнулся.

– Что? – развел руками сердитый профессор Охрименко. – У тебя ребенок кричит каждую ночь от приступов эпилепсии и из-за этого ущемления! Ты да я, дорогой мой, уже полстраны подняли, чтобы решать, как его излечить! Вот этим и занимайся! Мистика тебя пугает? Так нечего вообще обращать внимания и туда смотреть!

– Ты прав, – смиренно кивнул главный врач.

– Знаешь, – продолжал профессор, – от этих вещей только хуже всегда! Внимание рассеивается! Смотришь и обращаешь внимание на то, что чудят наши пациенты! Еще чего себе придумал?! В цирк сходи – насмотришься, как акробаты выкручивают себе руки, ноги и летают под потолком вверх-вниз, – Охрименко поднимал и опускал руки, стараясь набрать в свои ветхие легкие побольше воздуха для очередной реплики. – Умеешь сам так?! Как эти акробаты? Нет! Почему, а? Да потому что спины у них, у акробатов этих, более гибкие, чем у нас, да и конечности потренированней, моторика поразвитей нашей будет… Вот так и у пациентов наших – психика более гибкая, мысли более запутанные. И где-то может интуиция чуть ли не до ясновиденья зашкаливает, зато мочатся постель и из дерьма своего шарики крутят, а потом раскладывают их по степени округления, шарики эти!

– Ты прав, – уверенно повторил Станислав Сергеевич, подпирая голову и закрыв глаза. – Ты прав. Мне нечего даже еще сказать, настолько ты прав.

– Все, – окончил свой монолог профессор Охрименко. – Я пошел тестировать пациентов. Ты заканчивай дела и поезжай домой за Костей. Обязательно позвони Бергману, он очень хороший невролог. Я ему вчера про Костю рассказывал, он твоего звонка ждет. Со всеми договорено все. После работы я тоже заеду. Постараюсь пораньше освободиться.

– Хорошо. Спасибо огромное еще раз.

Профессор вышел из кабинета главного врача, Паша резко вскочил на ноги. На эмоциях, после разговора с главным врачом, у профессора набухла на лбу вена и Паша, увидев это, впал в замешательство.

– Ну чего ты, – произнес Охрименко, положил руку ему на плечо и они вместе, медленным шагом, направились к нему в отделение.

Медсестра Светлана зашла в кабинет Станислава Сергеевича, и он сразу с ней поделился своими плохими новостями. Его сыну Косте стало хуже. Транквилизаторы действовали через раз, он всю ночь кричал в приступах. Ближе к утру он лежал, смотрел на отца, улыбался и, широко раскрыв свои усталые, измученные, детские, голубые глаза, сказал: «Привет, папочка».

Сердце Станислава Сергеевича в этот момент его рассказа сжималось от горя, боли и страха. В глазах его маленького мальчика было самое обыкновенное детство. Он улыбался, казалось, как самый счастливый ребенок на свете. Но, спустя минуту, очередной приступ снова обрушился на него, вновь он не узнавал своего отца, а вместе с приступом невыносимая боль и бесконечный круговорот переживаний снова и снова рушился на Станислава и его жену.