Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

– Не знаю, – пожал плечами Миронов. – Гравюра там у него одна висит с рыцарем. Ладно, я лучше промолчу, потому что все мои предположения из области мистики. Проверить надо.

– Сколько дней тебе потребуется? – спросил Коля.

– День-два.

– Добро. Мы тебе верим на слово, проверяй.

– Вообще-то у нас уголовный розыск, а не клуб писателей, – язвительно вставил Олег. – Что за тайны.

– Не хочу, чтобы мои слова звучали дурацким домыслом, – сухо отрезал Миронов. – Прошу меня простить.

– Я проверил уголовное дело фальшивомонетчиков Самариных, – сказал Виктор. – Просмотрел в архиве и наше параллельное дело. В уголовном ничего ценного нет. А в нашем – вот такое сообщение. – Виктор развернул бумагу и прочитал: – «Источник сообщает, что братьев Самариных граверному мастерству обучил некий деятель по кличке Штихель. Справка: кличка по картотеке не значится…» И далее: «Самарины на разговор по этому поводу не идут. Учитывая, что Самарины два года работали на ювфабрике и обучались у лиц, которые ни в чем компрометирующем не замечены, полагал бы: проверку версии „Штихель“ считать законченной». Подпись. – Виктор снова сложил бумажку и спрятал ее в папку. – О чем это говорит? – продолжал он. – На мой взгляд, только об одном: Желтых прав. Остались не ученики Самариных. Остался их учитель. Фальшивое удостоверение на имя Санько – его работа. А как настоящее попало в руки преступников? Вот вопрос.

– Поговори с Санько, – предложил Коля.

– Желтых уже говорил, – махнул рукой Виктор. – Санько сном-духом ничего не знает.

– И все же преступник держал его удостоверение в руках, – упрямо сказал Коля. – Никто не убедит меня в ином. Поговори с Санько еще раз. Аккуратно продумай вопросы.

– Откуда у них наша форма? – вслух размышлял Олег. – Может, хозяйственники наши виноваты, а?

– Ну при чем здесь, скажи на милость, хозяйственники? Погоны в военторге свободно продают. Шинельного сукна в любой скупке навалом! Сапоги, ремни – все есть! Или сами не сдавали, работнички? – прищурился Коля.

– Сдавали, – вздохнул Олег. – Так ведь мы штатское в основном носим…

– Вот они и воспользовались твоим «в основном». Давно уже надо было запретить эту торговлю. Все-таки работники милиции, не кто-нибудь. Вот что, Олег… Шили же они где-то свою форму? Погуляй по частным портным, свяжись с ОБХСС, пусть посмотрят в ателье, мастерских.

Думая о предстоящих делах, никто из сотрудников даже не подозревал, что версия «Штихель», которую прекратил разрабатывать десять лет назад не слишком дальновидный оперативник, как раз и была наиболее перспективной. Никто не знал, что во время поездки Миронова и Смирнова на дачу Ярцева бандиты вели разговор именно об этом Штихеле, а сам Штихель в этот момент был совсем рядом, всего в нескольких шагах.

Коля ловил себя на том, что ему не хочется возвращаться в комнаты, где каждый стул, каждая вещь была поставлена ее руками. На диване она любила посидеть, забравшись с ногами. Лампу-торшер любила включать долгими зимними вечерами. Полка с ее любимыми книгами так и стояла у изголовья кровати. На стене висел ее портрет, сделанный с фотографической карточки 1923 года.

Нина вела себя очень тактично. Появлялась незаметно и так же незаметно исчезала. А Генка встречал Колю громкими криками, заставляя катать себя на плечах, и не уходил спать до тех пор, пока его не уводили силой. Коля охотно возился с ним, играл, но время от времени ловил себя на мысли о своем Генке. «Сколько бы ему было теперь? – спрашивал себя Коля. – Двадцать пять. Был бы уже капитан, а то и майор. И как бы мы радовались. Нет, не суждено». Коля огорчался, мрачнел. Ему начинало казаться, что он зря прожил жизнь. Однажды он даже поспорил об этом с Виктором. Тот обиделся.

– Значит, я не в счет? И Нина тоже? И Генку нашего побоку?

– Ну почему «побоку»? – смутился Коля. – Я не в этом смысле, Витя.

– А я в этом! – упрямо сказал Виктор. – То, что ты сделал для нас троих, уже оправдание целой жизни!

– Трудно мне без Маши, – признался Коля. – Я, Витя, чувствую себя старым, опустошенным каким-то. Словно продырявили меня и утекает в эту дыру вся моя жизнь.

– Знаю, батя. Вижу. А слов утешения не говорил и не говорю. Они слабым нужны.

* * *