Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

— Ну, правильно, — кивнул дежурный. — Для работы в особом отделе ты хлипкий, уж не обижайся, брат. Странное дело: слыхал я, что ты из потомственной чекистской семьи, а конституция в тебе слабая для нашего дела.

— Ладно, не будем обсуждать, — оборвал его Генка. — Желаю тебе удачи. Прощай!

Тренькнул циркулярный телефон. Дежурный сорвал трубку с рычага. Несколько секунд он слушал, потом крикнул, срываясь на хрип:

— Да нет никого, товарищ начальник. Сами знаете — все уехали. — Дежурный остановил на Генке сумасшедший взгляд и вдруг добавил, усмехнувшись: — Вот лейтенант Кондратьев здесь. Геннадий Николаевич. Что? Есть, понял. — Он положил трубку и сказал, пожимая плечами: — Мотоцикл у подъезда, дуй на станцию.

— Да я уже и не сотрудник, можно считать! — удивился Генка.

— Дуй на станцию, — повторил дежурный. — Начальник ждет.

— Есть!

…Навстречу мотоциклу двигались наши отступающие части. Они вливались на главную улицу из всех боковых улочек и переулков, и у Генки возникло тяжелое, невыносимое ощущение безысходной тоски, словно он стоял перед умирающим, истекающим кровью человеком и ничем не мог ему помочь. Когда Генка сворачивал на привокзальную площадь, поток войск заметно поредел.

Генка въехал на перрон. Сразу же за приземистым зданием вокзала полыхали пакгаузы и багрово мигали раскаленные остовы нескольких вагонов.

Генка бросил мотоцикл и побежал через рельсы. Один вагон сорвало с путей и опрокинуло набок. Это был тот самый «вагонзак», который Генка видел два часа назад. Рядом чернели воронки от авиабомб.

Начальник стоял около грязной рогожи, которая прикрывала нечто очень похожее на уложенные в ряд огромные бутылки.

— Здесь четыре трупа, — негромко сказал начальник. — Все из конвоя. Старший был жив, я его отправил в больницу.

Подбежал стрелок охраны, крикнул:

— Нашли! Его аж за стрелку откинуло.

— Идем! — Начальник побежал. Генка следом.

В кювете, у забора, ограждающего станцию, лежал еще один труп. Он был настолько обезображен, что начальник судорожно повел головой и отвернулся. Попросил:

— Номер на куртке посмотри.

Генка нагнулся. В ноздри ударил приторный запах запекшейся крови. «Н-1205», — прочитал Генка.

Начальник сверился со списком, который держал в руках:

— Это — насильник. Бородулин его фамилия. — Начальник закрыл папку. — Тут, значит, вот какое дело, Кондратьев, — он сурово посмотрел на Генку и продолжал: — В этом вагоне везли четырех осужденных. Все — к «ВМН». Трое бежали. Сейчас они в нашем городе. Хочешь сказать: теперь не до них?

Генка промолчал, и начальник продолжал:

— Мы с тобой с глазу на глаз, и я теперь речей произносить не стану. Например, о том, что раз советский суд их осудил, мы обязаны и так далее. Тут в другом дело. — Начальник снова раскрыл папку. — На свободе — трое опаснейших преступников. Вернее, двое. Один приговорен военным трибуналом за шпионаж. Английский агент. Второй — бандит, убийца. Они взяли у конвоя автомат и два нагана. А немцы вот-вот войдут в город. Имей в виду и то, что бандит этот, Бойко, из нашего города. Обозлен, страшен. Если его не обезвредить, он многих поубивает, да и выдаст немцам всех, кого сможет. Смекаешь?

— Третий кто? — спросил Генка.

С каждой минутой он мрачнел все больше и больше. Дело, которое ему предстояло, не сулило ничего хорошего.

— Третья, — поправил начальник. — Из ее личного дела и приговора так выходит, что осудили ее как бы под горячую руку. Слова она разные на базаре выкрикивала в адрес Советской власти, а время военное, сам понимаешь. В общем, не о ней речь. Приговор над ней исполнять — не наша обязанность. И вообще, ты усеки, что я тебя не в исполнители определяю, а велю тебе заняться твоим прямым делом: задержать и обезвредить бежавших из-под стражи уголовников. Поскольку они вне закона, оружие разрешаю применять неограниченно. Все понял?

— Я в военкомат явиться должен, — угрюмо сказал Генка. — Знаете ведь.

— Беру на себя, — сказал начальник. — Разберемся потом. После войны. — Он улыбнулся. — Ты, Кондратьев, меня прости на худом слове, я к тебе плохо относился, не верил в тебя, как в работника. Хлипковат ты, рассуждаешь много. Но теперь у меня выбора нет, да и время такое, что не до рассуждений тебе будет. А в твою чекистскую честность я верю. Прощай.

— Один пойду? — Генка напряженно вглядывался в лицо начальника.

— Один, — начальник развел руками: — У меня и у дежурного — своя задача, от горкома, так что — сам понимаешь. Времени у тебя, парень, считай, что нет. Немцы вот-вот войдут в город. Запомни! Бойко живет на Коммунистической, двадцать. Ты теперь — Бородулин Иван Сергеевич, сын погибшего насильника. В городе ты не случайно — ждешь немцев, а из последнего, тайно полученного письма отца знаешь, что он сидел в одной камере с Бойко и сообщил тебе адрес родителей этого Бойко — для пристанища на первый случай. Письмо прямо сейчас напиши сам, почерка там все равно не знают. Остальное придумаешь по ходу дела.

— Меня не опознают? — на всякий случай спросил Генка.