Ваня подолгу любовался главным корпусом академии. Такой он красивый и солидный, как дворец. Посредине, наверху, небольшая башенка и часы с золочеными стрелками, а на самой верхушке башни висит медный колокол. «Как на колокольне у нас в селе…» — думал Ваня.
Вера приходила в белом платье. У неё пышно кудрявились короткие чёрные волосы. При встрече с Ваней она смущённо улыбалась и краснела. Посидев в скверике, они уходили в парк, раскинувшийся за главным зданием. Со стороны поля к парку примыкало большое озеро. В старинном парке много лип — и старых, кряжистых, и молодых, высоких, стройных. Под их кронами темновато и прохладно, пахнет свежей зеленью.
Ваня стеснялся брать Веру под руку — он никогда ещё так не ходил, хотя ему и очень хотелось быть поближе к Вере. Ухватившись мизинцами рук, они бродили по парку. Под их ногами шелестел густой пырей, словно шептал им:
«Будьте такими же сильными, как я, глубоко вросший корневищем в землю».
— Ваня, а где у тебя отец и мать? — спросила Вера,
— Отца нет. Погиб на войне, а мама в Семёновке.
— Как же она тебе позволила со зверями работать?
— Она не позволяла. Я сам ушёл. А потом смирилась. Я к ней каждый год езжу, помогаю.
— Уж очень работа у тебя, Ваня, опасная и неинтересная, — кормить зверей да чистить клетки.
— Кому как, а мне нравится, — проговорил он, — я ведь ассистент у Николая Павловича.
— Какой же ты ассистент? — усмехнулась Вера, Ваня насупился:
— Я такой же помощник, как ты у своего профессора. Допустим, Николай Павлович захворал или ещё что — я за него выступлю.
— А ты не боишься?
— Сначала немного робел, а потом свыкся. Звери меня не трогают. Они уважают тех, кто к ним хорошо относится.
Бывали у Вани и Веры такие моменты, когда они подолгу молчали, и им обоим было радостно, приятно. Шел как бы молчаливый душевный разговор, и никому не хотелось спугнуть эту счастливую тишину.
Иногда они катались на лодке, и Вера тихо пела задумчивую песню:
Когда же на башенке главного здания медный колокол бил два часа ночи, Вера тихо вскрикивала;
— Ой, Ваня, поздно! Иди.
Трамваи уже не ходили, и Ваня добирался домой пешком. Он бежал напрямик: надо было до рассвета быть дома. А то ругать будут. На пути его— сосновые рощи, перелески, дачи и луга, покрытые росой. От росы ноги становились влажными, но Ваня этого не замечал. Он чувствовал в себе такую силу, что готов был бежать десятки километров!
На горизонте розоватой полоской занималась утренняя заря и становилась всё краснее и краснее, охватывая чуть ли не полнеба.
Ваня не шёл в калитку. Она была заперта, и ему не хотелось беспокоить спящих людей, которые ему стали близкими, почти родными. Он перелезал через забор и прыгал. С басовитым лаем к нему бросался огромный пес, но, услышав знакомый голос, замолкал и ласкался.
Ваня залезал на сеновал и, усталый и радостный, ложился на приготовленную ему постель. Ух, как тут хорошо! Пахнет сеном, словно чаем. А вот у изголовья стоит кувшинчик с молоком и краюха белого хлеба. Это всё бабушка приготовила, Ваня засыпал не сразу. Растянувшись на спине и глядя в серую дощатую крышу, он мечтал. Разные мысли сумбурно перескакивали с одной на другую, обрывались, кружились и, сталкиваясь, как бабочки вокруг огня, горячо волновали воображение. Ване хотелось быть красивым, сильным и знаменитым. И всё это для того, чтобы больше понравиться Вере.
Утром Ваню не поднимали рано.
— Пусть поспит, — говорила Клавдия Никандровна, — он поздно пришёл. Молодо-ой…
Ваню будили лишь к завтраку.
После свидания он был какой-то притихший, сдержанный и рассеянный, но послушно-старательный в работе, Ему хотелось угодить близким людям, он был предупредителен и нежен. В нём со дня на день нарастала огромная, какая-то ноющая, радостная ласка и к людям и к животным. Временами ему хотелось броситься к ним, обнять их, поцеловать и сказать: «Милые вы мои… Хорошие, Как я вас всех люблю!»
Ване сшили выходной шерстяной костюм, но он одевал его и в рабочие дни, когда к ним приходила Вера. А перед тем, как пойти к ней на свидание, он долго смотрелся в зеркало и причесывал непослушные жёсткие волосы: сбоку они ёжиком топорщились, а на лоб всё время падал чуб — весь вид портит, противный!
— Хорошится наш кавалер-то… — с улыбкой заметила Клавдия Никандровна.
— Ну и пусть, — сказала Мария Петровна, — мне нравится Вера. Серьёзная девушка.
— А зверей боится, — проговорил Николай Павлович, — разве такая подруга нужна укротителю?
— Не всем же, Коля, быть такими отчаянными, как вы с Машей, — сказала Клавдия Никандровна.
Обычно Ваня приходил к Вере взволнованным и весёлым, а сегодня пришел печальным.
— Что с тобой, Ваня? — спросила Вера.
— Завтра уезжаем.
— Куда?
— На гастроли. — Надолго?
— Месяца на два.
— А ты, Ваня, будешь мне писать?
— Конечно, буду, только… — Что только?
— Скучно мне без тебя, Вера…