Повесть одной жизни

Действительно, брат Инны Константиновны был зажиточным военным и мог найти своему ребенку няню. Но при этом для Инны Константиновны он был просто младшим братом, и она его любила. Мама этого во внимание не принимала.

Дома мне сразу бросилось в глаза, что она лежит на кровати с мокрым полотенцем на голове и в очках, что само по себе было признаком неординарности ситуации. Я имею в виду очки, а не полотенце, потому что всякого рода компрессы она практиковала постоянно, а очки надевала исключительно для чтения. Читать мама не любила, предпочитая при необходимости пользоваться моими услугами. Но на этот раз в руках у нее было какое-то письмо, и, видимо, ей не терпелось ознакомиться с его содержанием, раз, не дождавшись меня, она вооружилась очками.

Как только я вошла, то сразу получила приказание сесть возле кровати и читать письмо вслух. На мой вопрос, от кого письмо, она ответила: «От Марии Игнатьевны! — и с недовольным видом добавила: — Ну и почерк! Полчаса разбираю две строчки».

О Марии Игнатьевне мне только и было известно, что эта рыхлая женщина с шумным нездоровым дыханием, частенько бывавшая у нас вместе с другими хористками, была матерью какого-то высокообразованного сына, личная жизнь которого не ладилась.

— Читай, — нетерпеливо сказала мама, и я принялась разбирать действительно ужасный почерк ее корреспондентки:

«Так вот, дорогая Анна Ивановна, рассудите сами, Феодора на меня напала за Галю, будто это я сплетни навела, сумку у меня вырвала, платок с головы сдернула, у нее потом Петя отобрал (Петей, насколько я знала, звали нового регента любительского хора, сменившего совсем уж одряхлевшую Фоминичну). Петя вообще ей сказал: „Еще будешь нападать на Марию Игнатьевну, выгоню из хора, как собаку“. Она ведь уже еле на хоры лезет — жирна так! А все ходит ругаться. Вот ведь, старая женщина, уже пора на покаяние, а она что творит. Вот потому я вам не звонила и не писала, а то думаю, наговорит вам на меня эта врунья, Господь ей судья. Поздравляю вас с праздником Рождества Христова.

Ты слышишь райские напевы,
То в небе ангелы поют
Родился Божий Сын от Девы
Ему хвалу все воздают.
О, встрепенись душа больная,
Скорей в надежду облекись,
Твой Бог принес тебе из рая
Бальзам — к Нему теперь стремись».

Я готова была и дальше добросовестно разбирать послание Марии Игнатьевны, но мама, равнодушная к поэзии, перебила меня: «Много там еще?»

— Куплетов шесть, — прикинула я.

— Хватит, — решила она и, подумав, добавила, — подай-ка телефон.

Из своей комнаты я слышала, как она властным голосом говорила с Петей, запрещая кому-то появляться в хоре, но вникать в это мне не хотелось. В конце концов я была рада тому, что мама нашла приложение своим душевным силам и больше не плачет по ночам.

* * *

Тихий стук в окно теплым майским вечером три года спустя, открыл новую, совершенно неожиданную страницу моей жизни. Стучала наша знакомая по церкви, пришедшая передать мне приглашение в ближайшую среду посетить дом отца Николая Волокославского. Это приглашение вызвало во мне одновременно радость и недоумение.

Радость потому, что после отъезда Владыки я очень дорожила всякой возможностью разговора с теми из священников, которые могли оказать мне какую-то духовную поддержку. К сожалению, таковых было очень мало, и общение со многими просто разочаровывало. Некоторые вели себя так, будто вообще ни во что не верили, с прихожанами были высокомерны, исповедывали по пять-шесть человек одновременно и не заботились о том, чтобы своим отношением к людям и материальным благам являть пример бескорыстной христианской жизни.

Двадцатый год я назвала бы самым мрачным в своей юности. Изредка приходили коротенькие письма от митрополита Гурия, но этого было так мало!