Повесть одной жизни

Анна Михайловна, устав щуриться в мою сторону с другого конца комнаты, перебралась поближе с маленьким стульчиком и сказала, что всегда обращала на меня внимание в соборе и давно собиралась познакомить со своей семьей. Отец Николай сначала одобрительно покачивал при ее словах головой, а потом сам заговорил об архиепископе Гурии, якобы не раз меня отлично рекомендовавшем. Слушая его со всем надлежащим вниманием и уважением, я успела отметить, что обстановка в гостиной довольно скромная — простые диваны с деревянными подлокотниками, несколько кресел в льняных чехлах, жесткие стулья с высокими узкими спинками и большое темное пианино в углу. Стены украшали картины в простых рамах, в основном пейзажи. Как объяснила мне матушка Анна Михайловна, ей приходилась двоюродной сестрою варшавская художница Елена Теодоровская, которая занималась не только живописью, но и была талантливой портретисткой, однажды специально приглашенной в Америку рисовать семью президента.

Ростислава при этом разговоре уже не было в комнате, он покинул ее вскоре после того, как был мне представлен.

В столовой все оказалось готово для торжественного ужина. Когда все расселись за столом, одно место возле меня каким-то образом осталось свободным, и именно на этот стул Анна Михайловна указала Ростиславу.

Перед едой поднялись для молитвы, причем зятья сделали это явно принужденно, а дочери — всем видом выражали покорность и уважение родителям. На лице Ростислава не читалось ничего. За трапезой он вполне по-джентльменски меня опекал, но был не очень разговорчив, если не считать ленивой пикировки с сестрами, все время шутливо его поддевавшими.

Чуть позже появился новый гость, должно быть, поклонник младшей, Вали, особы весьма хорошенькой и, как говорится, языкатой. Юноша вошел с огромным букетом роз, за которым я не сразу сумела разглядеть его лицо. Это был, скорее всего, Валин сокурсник, не раз бывавший в доме, потому что, усевшись за стол, он сразу заговорил с ней о каких-то профессорах на лечебном факультете. Меня в это время угостили искусно приготовленной крольчатиной, и, отведав ее, я не могла удержаться от похвалы хозяйке. Осторожно взглянув на Ростислава, я хотела увидеть на его лице какое-то одобрение своих слов, но прежде чем он успел отреагировать, Анна Михайловна пробормотала что-то вроде «это не его блюдо» и умело переключила мое внимание на печеночный паштет. Подумаешь, какой баловень, мысленно возмутилась я — крольчатину не ест!

Когда подали чай и варенье из розовых лепестков в маленьких розетках, мой зеленоглазый сосед, взяв серебряную ложечку, заметил, что такое вот варенье у них варят очень часто (при этом он беззастенчиво устремил взгляд на только что принесенный букет). Валя зарделась, но только от гнева, а не от смущения — она явно была не конфузлива, — но прежде чем девушка открыла рот, отец Николай поспешил задать мне вопрос о последней поездке к владыке в Минск.

После обеда все снова переместились в гостиную, где Валя играла на фортепиано, а Анна Михайловна, беседуя со мной, постоянно пыталась вовлечь в разговор Ростислава, лениво откинувшегося на спинку кресла напротив нас. Я встретилась глазами с Нюрой, русоголовой и самой тихой из сестер. Она смотрела на меня словно бы с сочувствием, а может быть, такой взгляд, грустный и участливый, точно как у матери, был у нее всегда. Подспудно ощущалась какая-то напряженность во всей этой теплой семейной атмосфере. Казалось, некая тайная тревога снедает родителей и вызывает живое дочернее участие. В глазах Ростислава я не увидела никакой подсказки, потому что на меня он почти не смотрел.

Время шло. Я начинала подумывать о том, как бы потактичней откланяться, но, будто приросшая к дивану, упорно ждала какой-то развязки. Неожиданно поднялась с места Нюра, и тем кротким голосом, какого я и ожидала от нее, проговорила:

— Я посижу в саду. Что-то хочется на воздух.

Анна Михайловна хотела идти с нею, и эта излишняя предупредительность матери вкупе с коричневатым цветом лица дочери, подсказала мне, что Нюра, должно быть, беременна. Заверив, что с ней все в порядке, молодая женщина направилась к двери, а я поспешно произнесла:

— Я бы тоже хотела посмотреть сад. Можно с вами?

— Конечно, Ниночка, — слабо улыбнувшись, ответила она, а вновь приподнявшейся было Анне Михайловне мягко сказала: — Не нужно, мама, отдыхайте, миленькая, я все сама Ниночке покажу.

Как только мы вышли, разговор в гостиной, и без того вялый, угас совсем.

С высокого крыльца видны были тронутые нежной зеленью кроны густо посаженных фруктовых деревьев и пологий купол круглой деревянной беседки в самом углу сада. Мы спустились по ступеням вниз, и Нюра приостановилась, опираясь рукой на беленые каменные перила.

— Сад-то у нас небольшой, — тихонько проговорила она. — Все больше яблони, хотя есть сливы и груши.

— А можно войти в беседку? — спросила я.

— Пойдемте, — с готовностью отозвалась она, — беседка, правда, старенькая уже, еще при прежних хозяевах построена.