Повесть одной жизни

Но уж маму-то, конечно, она ничему научить не могла! Мама к ее рассказам обычно не проявляла ни интереса, ни удивления, правда, потом потихоньку проводила эксперименты, результатами которых не всегда оставалась довольна.

Возможно, это новое окружение мамы не совсем было по душе Инне Константиновне, как бы переставшей быть ее единственным доверенным лицом. На кладбище мама теперь отправлялась не иначе как в сопровождении трех-пяти церковных женщин. Они подолгу сидели там вместе, но уже не у Вовиной могилы, а в жарко натопленном домике сторожихи Веры, которая тоже была причастна к церковно-хоровым делам. «Ах, если бы мы заходили в эту сторожку тогда\» — порой думала я, вспоминая наши зимние кладбищенские будни.

Кроме того, похожая раньше «на смерть», мама начала вдруг хорошеть и поправляться, и ей пришлось сшить себе несколько новых платьев. К каждому из них она выбрала подходящую косынку и ходила только с покрытой головой. Однажды она велела мне обрезать ей волосы по линии затылка, а когда я стала убеждать ее пойти для этого к парикмахеру, сердито махнула на меня рукой. Она нередко теперь таким жестом приказывала мне молчать, и я молчала. В тщательно наглаженной косынке и с небольшой мягкой сумочкой — подарком Инны Константиновны, в руках она ежедневно отправлялась на службу, выходя из дому за добрых два часа до начала.

Инна Константиновна тоже ходила с ней и часто бывала у нас, но, если заставала в доме маминых новых товарок, то всегда поспешно уходила под каким-либо предлогом. Видя, что она ревнует, я всячески пыталась отвлечь ее внимание на себя и свои проблемы, а таковых у меня всегда было предостаточно.

* * *

У Инны Константиновны были две слабости — хорошие духи и хорошие книги. Причиной первой был природный дар тонкого обоняния, позволяющий ей различать в воздухе самые неуловимые запахи и каким-то образом выделять отдельные ноты в целом букете. У меня так не получалось. Я знала, что она мечтает о каких-то малоизвестных французских духах, пахнущих весенним лесом.

Вторая ее страсть была книгочейская. При этом книги из библиотек она приносила домой не так часто, ибо сокровищами литературы хотела не только временно наслаждаться, но и реально обладать. Поэтому она регулярно подписывалась на разные собрания сочинений и добросовестно сдавала макулатуру в обмен на заветные «книжные» талоны. А я пользовалась привилегией регулярно читать все эти с таким трудом раздобытые трофеи.

Вид новых книжных корешков на полках ее шкафа говорил о том, что в ближайшие несколько дней Инна Константиновна будет отключена от окружающей действительности. Она читала запоем.

Последним ценным приобретением в ее доме стало полное собрание сочинений Лескова в одиннадцати томах. «Это всерьез и надолго», — подумала я, поздравляя ее с покупкой.

Примерно через месяц, правда, она пригласила нас с Ростиславом на обед. Мамину тактику в его отношении более взвешенная в суждении о людях тетя Инна не одобряла, да и сам факт нашего сближения был ей по душе. Она давно знала семью Волокославских, о Ростиславе была наилучшего мнения, и только его отход от православия огорчал ее.

Итак, втайне от мамы мы пришли в гости к Инне Константиновне. Осматриваясь в комнате, я заметила, что на тумбочке возле кресла, специально установленного так, чтобы свет от окна падал слева, лежал уже последний, одиннадцатый, лесковский том. Это кресло Инна Константиновна называла «читательным» и очень любила.

— Ну-с, — сказала хозяйка, появляясь в дверях с подносом в руках, — давайте трапезничать.

За столом Ростислав стал спрашивать ее о впечатлениях от чтения Лескова. Она неожиданно по-девчоночьи прыснула и сказала:

— Вы не поверите, о чем я только что читала!

— О чем же? — в один голос спросили мы, несколько удивленные.

— Вам это понравится, — пообещала Инна Константиновна и, отложив в сторону салфетку, потянулась за книгой.