Выше, анализируя тексты, содержащие сведения о событиях последней четверти X и первой четверти XI вв., я показал абсолютную недостоверность летописной Повести об убиении Бориса и Глеба, перекликающейся со «Сказанием…», как по причине позднего и тенденциозного происхождения последнего и наличия внутренних противоречий в тексте, так и по сопоставлению с известиями современников событий, в первую очередь известий хроники Титмара из Мерзебурга. Опираясь на его версию событий, можно утверждать, что, во-первых, Святополк был безусловно сыном Владимира, имевшим примущественные права на Киев (т. е. не считал и не мог считать себя сыном Ярополка, как это полагает В. Л. Янин, усваивая ему лично-родовой знак, якобы берущий начало от Святослава Игоревича[629]); во-вторых, Святополк занимал киевское княжение только немногим более 10 месяцев в 1018 г., будучи возведен на престол Болеславом I, т. е. не имел времени для эмиссии двух (трех?) различных типов своих монет (с именами «Святополк», «Петор» (?) и «Петрос»).
Однако столь безупречное заключение не выдерживает критики со стороны именно нумизматического материала. Наличие перечеканок Святополка на «сребрениках Владимира» II типа (184–2 и 194–2[630]) говорит о тесной связи этих эмиссий, не позволяющих думать о сколько-нибудь продолжительном временном разрыве между ними, и, похоже, свидетельствует в пользу предположения об одновременном выпуске серий монет с именами «Петрос» и «Петор», отличающихся, как уже было сказано, от монет Святополка дополнительными «огласовками» над общим личным знаком. Другими словами, они наводят на мысль о совместном чекане двух (или трех?) братьев, наследовавших власть после смерти Владимира и еще не успевших поссориться.
Сейчас, после выхода в свет уже третьего тома материалов по древнерусской сфрагистике, подготовленного В. Л. Яниным и П. Г. Гайдуковым, мне представляется возможным объяснить, почему столь безусловный и прямо бросающийся в глаза факт был проигнорирован не только историками, но и нумизматами, которые выводы своих исследований пытались согласовывать с легендами ПВЛ.
В основу своей схемы развития родового княжеского знака XI–XII вв. А. В. Орешников положил «трезубец» больших сребреников Ярослава как простейший вариант «знака Рюриковичей», предпослав в качестве исходного «двузубец» («камертон») на вислой печати с практически нечитаемой надписью, ныне потерянной, происходящей из раскопок 1912 г. Д. В. Михалева на территории Десятинной церкви в Киеве, которую сам он полагал печатью Владимира I[631]. Создавая собственную схему, В. Л. Янин, определив
Другой ошибкой исследователей монет и печатей этого периода явился недифференцированный подход ко всем изображениям, сколько-нибудь напоминающим «знаки рюриковичей». Это показывают публикации последних десятилетий, где на равных основаниях сведены воедино как моделированные изображения объемного характера, предполагающие за собой определенную историю развития собственно «герба» (княжеские знаки на древнерусских монетах, «двузубец» на костяном кружке из раскопок Саркела, являющемся, скорее всего, игорной фишкой и приписанном Святославу Игоревичу только на том основании, что он