Повести

— Отдыхаешь? Привык маленько?

— Отдыхаю.

Василий повнимательнее присмотрелся к нему. Вырос за эти три года Санька. Вытянулся, как картофельный побег в погребе, светлый и ломкий.

Санька был не стрижен, наверное, больше года, волосы лежали на плечах, на воротнике засаленного немецкого кителя. От этого голова казалась большой. А шейка совсем тоненькая, детская. И узенькие палочки ключиц. Штаны на Саньке — с толстозадого большущего человека, они подвернуты снизу несколько раз и подпоясаны ремнем ниже карманов.

— А я прутьев нарезал, — сказал Санька. — Верши сплетем, поставим на ручье, может, щук наловим. Только завтра мне, маткин — не твой, в Горомудино идти.

— Зачем?

— Колхозу на посев рожь дают. Принести надо.

— Где это Горомудино?

— А за Чихачевом. Верст тридцать. Наших человек шесть пойдет.

— Много понесете?

— Да пуда по полтора, по два.

— Снесешь?

— Снесу. — Санька призадумался, шмыгнул носом. — Надо, так снесу. Я вот буду дом строить. Один. Мамка больная, Мишка, брат, в армии, Нина, сестра, в Ленинграде.

— Слушай, возьмите меня, — попросил Василий. — Я тоже с вами схожу.

— Зачем тебе! Отдыхай.

— Нет. И я пойду, — твердо решил Василий. — Когда вы идете?

Он чувствовал, что ему надо идти. Что здесь сейчас он оставаться не может. Надо ему куда-то уйти.

Вечером, уже в сумерки, Василий сказал о своем намерении деду Андрею. Дед Андрей не отговаривал Василия.

— Иди, — вздохнул дед. — Что же тут попишешь. Такая планида. Только себя не повреди, не бери много.

Вернувшись от деда, Василий сразу же лег спать. Но уснуть не мог. Ворочался на укрытой плащ-палаткой соломе. Под шинелькой было прохладно, а укрыться больше нечем.

«Ну вот и дома. Начинается гражданская жизнь. С пустого места».

Василий подумал, что и в тылах у нас живут сейчас не очень, не сладко живут. Жить надо!

Сначала Василию послышался шорох. Будто прошел кто. Хрустнули камушки под осторожными шагами. Снова стало тихо, но необычная тишина. И чутким, натренированным ухом он уловил дыхание, почувствовал — стоит кто-то у дверей. Чего-то ждет, не решается. И Василий ждал, привстав, глядел на дверь. Что он там так долго ждет? Но вот несмело поскребли в дверь. Коснулись скобы.

— Вася, — задохнувшимся шепотом.

— Ну?

— Выйди на минутку.

Василий накинул на плечи шинель, вышел.

Темная была ночь. Ветреная. Тревожно гудели сосны, яблони раскачивали ветвями. Накрапывал дождь.

Василий вслед за быстро идущей Настей прошел в дальний угол сада. Остановились.

— Ты чего? — спросил Василий.

— Да так…

Она мерзла. Закутывалась в пиджак.

Василий ждал.

— Вася! — она порывисто схватила его за руку. — Не молчи, слышишь! Не могу я больше, Вася! Что хочешь со мной делай.

Она ухватилась за полы шинели, перебирала, мяла их цепкими пальцами.

— Не молчи только, слышишь. Не молчи! Не виновата я перед тобой, перед людьми, перед совестью не виновата! Не нарушила я клятвы. Силой он меня. Все знают… силой! А что мне теперь делать? Ребенок же… Он человек. Руки бы на себя наложила, да куда ж он один, малый. Не молчи, Вася. Ты днем молчал и сейчас. Не могу я. Скажи хоть что-нибудь. Прости меня! Или ударь, ударь, легче мне будет! Ну…

И ее пальцы ползли, ползли по шинели Василия, хватались, заламывались.

Василию было жаль Настю. И хотелось ее приласкать, успокоить, да не мог. Не мог перешагнуть через себя. Но и оттолкнуть не мог.

— Не знаю я сейчас, — сказал Василий. — Не ждал я такого…

Настя поняла все и умолкла. Они стояли в темноте, в гудящем пустом саду. Холодные дождевые капли падали на лица. Тихонько дребезжал на ветру оставшийся где-то на яблоне прошлогодний лист.

— Ну иди, отдыхай, — сказала Настя. — Я просто так пришла. Не приду больше. Не буду беспокоить. Ты уж прости…

Она сделала шаг. И Василий — шаг. И оба остановились. Зябко съежившись, она держала руку у подбородка, на узелке платка.

— Не знаю я, — промолвил Василий.

Темная ночь была, беззвездная. Непроглядная…

4

Попутчики Василия были Санькины одногодки, но посильнее и повыносливее Саньки. А он уж к середине пути заметно устал и понуро плелся позади всех. Василий все чаще и чаще поджидал его, и наконец они остались вдвоем.

Они шли пустынными, сожженными деревнями, мимо новых кладбищ. Кое-где уже начинали строить, стучали топорами, рубили лес. На полях работали в основном ребятишки да женщины, перекапывали землю. Издали заметив Василия, бросали лопаты, напряженно всматривались: не свой ли? Василий проходил, и еще долго смотрели ему вслед, пытаясь угадать, откуда и чей. Иногда спрашивали, нет ли писем. Почтовая связь еще не была налажена, и письма передавали «по рукам», от деревни до деревни, с попутчиками.

Они вышли к разъезженной шоссейной дороге, к большаку. Санька предложил отдохнуть. Легли у придорожной канавы. Санька свернулся калачиком, кажется, задремал. Так показалось Василию. У самого лица Василия торчали побеги лопуха, похожие на лохматых гусениц. Их нежная шерстка серебрилась на солнце.

— А может быть, пообедаем? — вдруг предложил Санька.