Повести

Он ведет козу, уцепясь за конец длинной веревки, привязанной к козьим рогам. Коза намного сильнее мальчонки. Она блеет и панически шарахается в сторону, сваливая мальчонку. Он долго тащится по мокрой траве, затем как-то умудряется вскочить на ноги, перекинуть веревку через плечо и остановить козу. Но она, проклятая, бросается в другую сторону и опять валит мальца.

Заметив нас, коза замирает настороженно, вся напружинясь. Хвост вздернут, как поплавок. Мальчонка смотрит хмуро, из-под бровей.

— Мальчик, как называется ваша деревня? — Он гулко сопит, еще суровее нахмурясь. — Давай мы тебе поможем свести козочку, — предлагает Муська. Но он раздраженно рвет веревку из рук. — А тебя как зовут?

— Да он глухонемой, — наконец догадывается кто-то. — Мальчик, ты слышишь, нет?.. Нет.

Мальчишка стоит, не шелохнется, набычась, только переводит глаза с одного на другого. А когда мы отходим, деловито, резко дергает веревку и кричит на козу глухим, простуженным басом:

— Но, балуй, фашистка! — И уже во все горло кричит: — Мамка! К тебе командированные иду-уть!

За ветлами пашет женщина. В плуг впряжена корова. Дойдя до конца борозды возле дороги, женщина вываливает плуг, поджидает нас, уголками упавшего на плечи платка вытирая лицо. Одергивает подол заткнутой за пояс юбки и смущенно придерживает на груди рваную кофтенку. От коровы валит пар. Она дышит тяжело, высоко вздымая боками, шершавым языком облизывает ноздри, из-под наших ног жадно хватает траву.

Женщину расспрашивают, далеко ли до конторы леспромхоза, и она сообщает, что теперь близко, в поселке.

— А до Красных Струг далеко? — интересуюсь я.

— Да верст тридцать.

— Леса у вас здесь знатные, — говорит кто-то из наших. — Наверное, грибов много, клюквы?

— Чего-чего, а клюквы хватает, — отвечает женщина, глядя в сторону леса. — У Струг места повыше, а тут — болото. Проница бездонная. По одному да без топора и не ходим, чтобы в случае чего ветку высечь да кинуть, если кто врюхается.

Я и раньше был понаслышан про эти болота. Там, где жил я, тоже были леса и болота, но таких больших и гибельных не было.

Женщина поправляет на корове тряпичный, специально сшитый хомут.

— Пошла, Пестроня. Но…

Корова, услышав окрик, еще торопливее начинает хватать траву, боком входит в борозду, а сама все тянется, тянется в сторону.

В поселке, куда мы приходим, уцелело несколько кирпичных амбаров. В одном из них контора. Вокруг нагромождены штабеля дров. В конторе нас принимает давно не бритый однорукий инвалид. Он сидит, сдвинув на затылок флотскую фуражку.

— Только-то? — спрашивает, осмотрев прибывших. — Не жирно. Кто старшой? Давай документ. Сначала всех в журнал зарисую, а потом будем работу назначать.

Предварительно приладив фуражку таким образом, чтобы околыш касался ребрышка правого уха, берет карандаш и начинает «рисовать», пригнув голову к плечу и шевеля губами.

— А что, батя, бандиты вас не тревожат?

— Это какие же бандиты?

— Что в лесах попрятались.

— Не знаю, кто попрятался. У нас насчет этого тихо. Елка зеленая! Сбил!.. Ты ж меня сбил! Мать честная, не туда зарисовал! Ну что ты сидишь, балаболишь тут — бандиты, бандиты! Теперь придется заново рисовать… Не будешь болтать?

— Нет.

— Ну смотри!

И он «рисует», высунув кончик языка и повторяя им все движения карандаша. В конторе молчат некоторое время, а затем начинают перешептываться:

— Зверюшки, наверное, есть. Должны водиться, Может, и мишки есть.

— А вот вчера один тут к ручью вышел, — не выдерживает инвалид.

— Кто?

— Потапыч. Щенок у меня маленький есть, Шарик, так ко мне под ноги камушком и бросился, гляжу, эта… Елка зеленая, опять ты меня сбил! Ну что ты молотишь без дела? И голос у тебя въедливый. Садись, сам рисуй!.. Будешь еще болтать? Не будешь? Вот теперь исправляй сиди!

«Зарисовав» наконец, инвалид распределяет работу. Нас с Борькой назначают на обрубку сучьев.

— Еще бы одного человека надо, подюжее, — говорит он, доскребывая затылок.

— Давайте я пойду, — вырывается вперед Муська.

Инвалид недоверчиво покосился на нее, сплюнул и отвернулся.

— А что?! — обиделась Муська. — Да я могу!.. Честное слово, могу! Что вы понимаете? Если я тоненькая, так это конституция такая, а я сильная. Где у вас гиря двухпудовая, дайте сюда, поиграю!

— Эка, сухая лытка! — усмехается и качает головой инвалид. — Ну уж если так, ладно, иди.

9

Обрубка, казалось бы, простое и легкое дело. Тюкай себе топориком, отдохнул — опять стучи. Так думал и я, и, честно говоря, радовался предстоящей вольготной жизни.

До делянки вел нас сам инвалид. Сначала мы долго шли дорогой, которая называлась так, наверное, лишь потому, что кто-то здесь однажды проехал на телеге. На сырой земле кое-где были видны узкие прорези, проделанные колесами, да белели ободранные корни деревьев. Затем свернули в лес.

— Так поближе будет, — сказал инвалид. — Дорога крюкает, а мы срежем кусок.