Повести

— Эх, Вася, милка ты моя, кончится война, как поедем мы с тобой на мою родину, в Сибирь, хоть покажу я тебе! Место-то какое удивительное! Леса так уж леса, настоящие, непроходимые; мороз так уж мороз, под сорок градусов; а люди так уж это люди, богатыри! Сибиряки мы, одно слово сибиряки! Кондовые!

— А как же вы в Ленинграде оказались? — интересуюсь я.

— Да муж-то мой, Иван Иваныч, коренной петроградец. Сослан был к нам за политику. А когда революция началась, красногвардейский отряд организовал. Колчака громил, банды атамана Семенова.

— И вы воевали?

— Нет, Васек, не довелось. Рядовая я женщина, обыкновенная, на мою долю никаких таких испытаний не выпало. Ничего такого особенного я для нашей Советской Родины не сделала. Детишек вот растила, пестовала, четверо их у меня. Да на фабрике работала. Есть же такие женщины выдающиеся, героини. Полина Осипенко, Паша Ангелина, Гризодубова, Раскова. Вон что они выделывали! А мы, милка моя, ничего такого особенного. Около кастрюлек.

— А как же вам разрешили замуж выйти за ссыльного?

Тетя Аля останавливается и, улыбаясь, смотрит на меня.

— И-и-и! Да кто же мне разрешил! Когда отец узнал, что Иван Иванович за мной ухаживает, что было! Пригрозил: «Голову отрублю, если еще услышу!»

А любовь, Вася, наваждение! И головы не жалко! Вот подожди, вырастешь — сам узнаешь, что за стихия такая, любовь!

Тогда мне всего восемнадцатый годик пошел. Что мне угрозы, запреты, ничем меня не уймешь!

Приставили ко мне сестру, чтобы за мной следила. Она старше меня на целых семь лет была, в девках засиделась, да, бедненькая, страшненькой уродилась, правый глаз с бельмом. А у нас тогда так считалось, что, если младшая первой замуж выйдет, старшей позор. Темнота, Вася, необразованность, куда там! Вот она меня от себя ни на шаг и не отпускала. Уж и молила я ее, и уговаривала, все было — ничего не помогло. Ох, и извелась я тогда, чем жила, не знаю, как дистрофик ходила! Три месяца меня из дому не выпускали. Только упросила на рождество в церковь сходить. Думаю, может, случайно Ивана как-нибудь увижу, хоть издали на него взгляну.

Идем мы, а он, милка ты моя, будто специально навстречу нам едет. Дрова кому-то отвозил, возвращается на санях. А у меня замерло все в груди. Соступили мы с дороги, стоим, сестра за руку меня держит. Иван Иванович с нами поравнялся. «Здравствуй!» — говорит. Я отвечаю: «Здравствуйте» — да сестру как толкну, прыг в сани, у Ивана кнут вырвала да по лошади: «Но-о!» Гоню, гоню, не оглядываюсь! А сестра сзади бежит: «Ушла, держите, держите!»

Ах, как мы мчались! Снег в глаза, ветер аж свищет, а я стою во весь рост, косы по ветру: «Буланая, не подведи!..»

— А потом отец-то что?

— В другой раз доскажу, Вася, в другой раз. В булочную побегу, пока не закрылась.

Она уходит. И почти тотчас в коридоре раздается условный звонок. Я знаю, это пришел Юрка.

— Давай сюда, — провожу его в тети Алину комнату.

— А почему ты здесь? — удивляется Юрка.

— Там у нас холодно.

Юрка снимает свои стоптанные прохари[5]. Мы садимся на диван, поставив босые ноги на вытертую баранью шкуру, кинутую на пол. Да и диван тоже повытерт, с плешками по бархату. Юрка сидит вполоборота ко мне.

— Ну, что с тобой?

— Воспаление легких.

В коридоре снова звонит звонок, нетерпеливо, настойчиво. Юрка идет открывать, слышны голоса, дверь в комнату распахивается, и на пороге появляется… тети Алин Мишка. Опираясь на костыли, быстро осматривает комнату:

— А мама где?

— В магазин ушла.

— А-а-а. Ну, привет!

Крепко, порывисто жмет мне руку. Мишка и вроде бы не Мишка. Таким он мне кажется взрослым. Даже не верится, что между нами разница всего в четыре года. Одна нога у него забинтована, и к ней снизу привязан тапок. Мишка ловко, натренированно действуя костылем, прыгает по комнате, второй костыль остается приставленным к стулу, и тапок, чуть отставая и пришмякивая, скачет за Мишкой. Мишка швыряет в угол вещмешок.

— Вот я и дома!

И в это время на лестничной площадке раздается побрякивание ключей (дверь в коридор у нас открыта). В комнате становится тихо. Мишка замирает, губы приоткрыты, а глаза смотрят в дверь.

— Она! — шепотом произносит Мишка, оглядывается плутовато и вдруг срывается с места. — Не говорите, что я пришел! Спрячусь, не говорите! — И, торопливо подпрыгивая, прошмыгивает в угол за шкаф, прижимается к стене.

Слышно, как тетя Аля вошла в коридор, поставила сумку, заперла за собой дверь. Затем подняла сумку, сделала шаг и…

Чего она ждет? Что медлит?.. Будто подкравшись на цыпочках, она неожиданно появляется в темном проеме дверей. Лицо бледное, напряженное, расширенные зрачки поспешно шарят по комнате, натыкаются на костыль. И уж не знаю как, по какому признаку она догадывается, может быть и впрямь подсказывает материнское сердце, но вырвавшимся, будто кинувшимся навстречу сыну, срывающимся голосом она кричит:

— Мишка!! — и падает через всю комнату к выскочившему из-за шкафа Мишке.

— Мама!..

— Дурачок! — шепчет тетя Аля. — Глупый!.. Мишечка! Дурачок мой. Пришел!

3