Повести

Не сразу оно и началось. Но тут мне повезло. Есть созвездие Рака. Есть Овна. Есть Стрельца. И какое-то из них якобы о тебе заботится, так что ты всю жизнь ходишь под его знаком. Выбирать тебе ничего не надо. Похоже, что с тех пор, как я дал себя уговорить Виктору Викторовичу Конецкому, надо мной взяло шефство созвездие Викторов.

Писать эту страницу мне помогает то, что повесть моя в каком-то смысле документальна, — названия, цифры и бо́льшую часть имен я оставляю такими, какие имели место в действительности. Сплетая нити повествования, я никогда бы не осмелился соединить имена в ту цепочку, в которую их сцепила реальная жизнь.

Виктор Викторович Конецкий как бы передал меня пароходству, и мной занялся Виктор Гордеевич Агашин, помощник начальника пароходства. Именно он отвел меня к Виктору Ивановичу Харченко, заместителю начальника пароходства по кадрам. Тут началось оформление моих документов на выход в море.

Виктор Иванович Харченко передал меня другому Виктору Ивановичу. Виктор Иванович 2-й передал меня Виктору Николаевичу. Виктор Николаевич, подержав сколько нужно, вернул меня Виктору Ивановичу 1-му, и Виктор Иванович 1-й выбрал для меня судно. Забегая вперед, хочу сказать, что закон продолжал действовать и дальше: на судне — это был ролкер «Скульптор Голубкина» — я попал в объятия первого помощника капитана Виктора Дмитриевича, нынешнего большого моего друга. Если забежать вперед еще дальше, то есть к моменту, когда я сижу и пишу эту страницу, то могу сказать, что и Виктор Дмитриевич поступил по правилам игры — он вернул меня через полтора месяца Виктору Ивановичу 1-му, а тот через десять дней направил меня к Виктору Константиновичу Овсянникову, первому помощнику капитана на теплоходе «Александр Пушкин». Что-то подобное с именами или фамилиями уже было описано — кажется, у Соболева, но там все же царил литературный вымысел. У меня же — клянусь — чистая правда, и все перечисленные Викторы, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо и десять раз костяшками по некрашеному дереву, благополучнейше здравствуют.

V

Когда стало известно, что мое судно вот-вот приходит, я позвонил Конецкому и спросил, что бы он на моем месте сделал и должен ли я встречать судно на причале.

— На твоем месте? — твердо спросил Конецкий. — На твоем месте я бы пошел встречать.

— А как именно? С флагом, с бенгальским огнем? С чем мне стоять на причале?

— Дурацкий вообще-то вопрос и еще более дурацкие шутки, — жестко сказал мне автор «Полосатого рейса». — Значит, слушай, что я тебе скажу. На твоем месте я бы поступил так. Берешь букетик фиалок и ждешь на причале. Представляешься капитану, но ни в коем случае не оставайся, сколько бы тебя ни приглашали, а приглашать будут очень. Но ты ни на какие зазывания не поддавайся. Помни, что люди два месяца не были дома.

Мне бы тогда еще уловить, что оба раза, говоря «на твоем месте», он сильно напирал на слово «твоем». Но я был невнимателен, потому что хотел получить еще один совет по части морской этики.

— Еще такое дело, — сказал я. — У меня тут рекомендательное письмо к капитану. От заместителя начальника пароходства. Когда мне это письмо отдать? Когда пойду встречать или позже?

— Никогда.

— То есть как? Мне специально…

— Ни-ко-гда, — сказал Конецкий. — И ни в коем случае.

— А зачем же я его брал? Куда мне его теперь девать?

— Ах, зачем брал? И куда теперь девать? — заорал Виктор Викторович. — Я тебе скажу куда…

То, что он мне посоветовал, едва ли напечатает какая бы то ни было редакция, так что нет смысла и повторять. Он бросил трубку, и мне показалось, что в воздухе запахло озоном, нашими общими, хотя и несколько смещенными друг относительно друга юными годами и суровым благородством парусного флота, когда место мужчины на корабле определялось тем, что он может и умеет, а не рекомендациями с берега.

Когда я пришел встречать «Голубкину», она стояла на рейде. Ее место у контейнерного причала еще не освободилось, но на судне уже поднимали трап и у причальных тумб стояли портовые швартовщики, готовые сбросить швартовы в воду. Через час, мягко прижав своим колоссальным черным боком развешанные вдоль стенки кранцы, «Голубкина» встала у причала. Зажужжала лебедка бортового трапа, а на корме, раздвигаясь, как громадные щипцы для орехов, стал клониться к причалу скошенный от кормы к правому борту раскладной, зависший на стальных тросах мост. Трап на середине перекосился, его заело, лебедка замерла, а перекидной мост вскоре коснулся причала, и с него сбежал на причал молодой, довольно стройный моряк с погонами старшего командира. Я подошел к нему, когда он, сидя на корточках, заглядывал под мост, пытаясь понять, почему тот до конца не распрямляется.

— Простите, я хотел бы увидеть капитана, — сказал я.

Он повернул ко мне голову, все еще сидя на корточках, и ответил, что капитан на берегу. Впрочем, до этого я бы должен был додуматься и сам, — судно часов шесть уже стояло на рейде и все формальности, связанные с приходом, были позади.