Повести

Мы стали подниматься по трапу. Трап качался, под ним была натянута веревочная предохранительная сетка. Специально для нас, трезвея от ветра, думал я. Я остановился. От волнения ли, что все-таки уплываю, оттого ли, что суток двое жил уже на каком-то коротком вдохе, но даже вполне обыкновенный вид Васильевского острова мне отсюда показался совершенно необычным — в серую пелену бессолнечного дня вкрались розоватые и синие цвета, серое засветилось изнутри, ожило, город, который я с такой радостью готов был оставить, вдруг задышал глубоко и тепло.

— Вы проходите? — спокойно спросили меня сзади.

Нет, это не город колыхался, это колыхался трап. Я опять кого-то задерживал. Позади стояли молчаливые грибоедовцы.

— Что встал? — крикнул мне сверху Андрей. — Сердчишко екнуло? Давай, давай, поднимайся!

Матрос у трапа попросил меня предъявить документы. По обязанности он глянул в мой морской паспорт. То, что он там прочел, живо его заинтересовало. Там было написано, что должность моя на «Александре Грибоедове» довольно фантастическая. В паспорте значилось, что я — старший помощник.

— Вы к нам вместо Евгения Ивановича? — спросил матрос. Младшее звено теперь на наших судах образованное и совершенно непуганое, вопросы задают первыми. — А Евгения Ивановича куда?

— Не обращай внимания, дружище, — ответил я.

Профессор в любой своей ипостаси с наслаждением принимал участие в мистификациях.

— Ты что это, старпом, моряка распускаешь? — заорал он на меня в каком-то счастливом бешенстве. — Почему тебе матрос вопросы задает? Хочешь, чтобы на шею сели? Так он сядет, будь уверен!

Еще и до пограничников все было ему сегодня трын-травой, а здесь, на судне, нами обоими овладел прилив свирепой радости — видно, каждый из нас до этого момента не верил в мое отправление. И хотя опытный глаз вахтенного матроса сразу ввел, конечно, на нас некую поправку, на меня вахтенный опять посмотрел вопросительно и с опаской. Кто я? В паспорте было написано, что старпом. А на самом деле? И на всякий случай, как выяснилось уже впоследствии, матрос пустил по судну предупреждающую весть.

Никаким старпомом я не был, поскольку для этого, как минимум, потребно мочь им быть, а сие включает такое количество обязательных пунктов, что нет нужды список и начинать. Но для того, чтобы отправить в море человека, в морском паспорте которого было бы записано «литератор» или «журналист», пишущий по договору на «морскую тему», необходимо, чтобы подобные должности существовали в морском флоте как штатные. Штаты же определяются министерством. Затевать с министерством переписку по такому смешному поводу управление, естественно, не собиралось. И отдел кадров сам, быть может, того и не подозревая, сработал в английском духе — по прецеденту.

На флоте существует давний и очень распространенный институт дублерства. Бывают дублеры капитанов, механиков, штурманов. Дублерами же, чтобы не мучиться со штатным расписанием, удобно посылать в плавание артистов или художников. Так что в отделе кадров решали лишь то, кем меня послать, дублером кого.

В анкете все обо мне было написано.

— Сколько, — спрашивают, — в вашей «Группе профессиональных литераторов» сейчас человек?

Я сказал.

— Это на четыре миллиона, на весь Ленинград?

— На весь.

Наморщив лбы, они стали считать. Редкость члена «Группы профессиональных литераторов» получилась неимоверно высокой. Намного выше редкости капитана. Я понимал, что меня разыгрывали.

— Но дублером капитана все же мы вас не пошлем, — говорят. — А как вы смотрите на то, чтобы поплавать дублером старпома?

Я понимал, что розыгрыш дошел до максимума. Но они вписали мне громкую должность в морской паспорт, а теперь на эту надпись, слегка стекленея глазом, смотрел матрос у трапа, профессор же раздувал и раздувал его вспыхнувшее любопытство.

12

Капитану было не до нас. Отход большого судна с пятью сотнями иностранцев на борту — дело хлопотное. Особенно в том случае, если судно отходит из своего родного порта, где простояло сутки, а до тех пор не было четыре месяца. Капитану было не до нас. Но капитан на престижном пассажирском судне — это не тот человек, который может не принять гостя.

Винтовой колпачок загранбутылок отрывается от пояска со звуком специфическим. Мы с Андреем услышали этот звук не без удовольствия, хотя, вероятно, не дослушали тихого смысла этого звука — ведь сама идея отделения пробки на винте предполагает возможность и обратного действия — завинчивания. В подобном устройстве пробки есть деликатное напоминание о необязательности опорожнения бутылки до дна.

— Простите, сам не могу, — сказал капитан, огромный, подтянутый и сероглазый. От него пахло туалетной водой «Олд спайс». — Мне всю ночь на мостике.

— Я перед работой тоже ни-ни, — скромно сказал профессор. Прозвучало это как сообщение, что сейчас-то мы с ним совершенно свободны.