Повести

С этих пор Брусин начал жить совершенно новой жизнью; с месяц он был в каком-то чаду; целые дни просиживал дома и ни на шаг не отпускал ее от себя. И она тоже души в нем не слышала; все пела да прыгала около него, а там пойдут у них целованья да вздохи разные. Но мое положение было самое скверное. Быть действующим лицом в этом случае, может быть, и очень приятно, но просто зрителем быть, смотреть, как люди любовь водят… Да притом же они как-то совсем наизнанку выворотили мой прежний образ жизни. Бывало, все шло по заведенному порядку; я знал, что тогда-то буду то-то делать, что такая-то вещь или книга лежит у меня там-то; а теперь — примешься за дело, ан у соседей стук и возня, хватишься какой-нибудь вещи — а она в углу заброшена вместе с юбкой. Но сердиться не было никакой возможности, потому что Ольга, после первого же моего выговора, зажала мне рукой рот и, чтоб окончательно сбить меня с толку, поцеловала меня в губы.

Когда она уходила хоть на минуту к себе на квартиру или со двора, Брусин делался скучен, и ему приходили в голову самые дикие мысли. Однажды мы как-то сидели вдвоем. Брусин вскочил с дивана и подбежал ко мне, будто озаренный необычайной мыслью.

— Знаешь, — сказал он мне, — знаешь, какая у меня мысль?

— Что такое? верно, какая-нибудь страшная несообразность? — отвечал я, зевая и потягиваясь в креслах, потому что мыслей, и притом самых разнообразных, была у него куча, и я имел уже время привыкнуть к ним.

— Я хочу сделать из нее женщину.

— Да она, кажется, и без того женщина, природа создала ее такою, чего ж вы еще хотите?

— Ах, ты меня не понимаешь… я хочу сделать из нее женщину в высоком значенье этого слова.

— А какое же высокое значение этого слова?

— Я хочу ее образовать; я хочу пробудить в ней сознание ее назначения…

— Фуй, какой вздор вы несете, Дмитрий Андреич! стоило же из таких пустяков прерывать мои мечтания.

Брусин оскорбился.

— Отчего ж это вздор? — сказал он обиженным тоном, — я не вижу в этом ничего несбыточного.

— Помилуйте, Дмитрий Андреич, ведь она не ребенок, почему же вы полагаете, что она живет бессознательною жизнью?

— Да, она не сознает своей жизни; такая жизнь есть несчастье, и она не сознает этого несчастья.

— А кто же вам сказал, что тут есть несчастье? Ведь оно существует только в вашем воображении. Живет себе девушка беззаботно и весело, так нет же, вздор все! совсем она не счастлива! и если, дескать, она весело смотрит да не жалуется на судьбу, так это потому, изволите видеть, что она не понимает своего несчастия! Да ну, не понимает, черт возьми! что ж, лучше, что ли, ей-то, собственно, будет, если она будет презирать самое себя, будет тяготиться своею жизнью?

Он задумался и начал ходить по комнате.

— Нет, ты все не то, ты все что-то не так говоришь, — отвечал он на мои возражения.

И не послушался-таки меня. К удивленью моему, в квартире нашей появилось великое множество всяких азбук. Увидев эти приготовления, Ольга ударилась в слезы, но потом нашла средство отлавировать от перевоспитания иначе. Чуть, бывало, Дмитрий за книжку — она к нему на колени, щиплет его, задирает, а впрочем, прямо никогда не отказывается от ученья. Тем это перевоспитанье и кончилось.

В другой раз как-то ее целый вечер не было дома Брусин угрюмо сидел в углу и молчал. Вдруг он вскочил.

— Как ты думаешь, — спросил он у меня, — счастлива она со мной?

— Тебе, кажется, лучше следует это видеть.

— Да, — говорил он сквозь зубы, как будто размышляя сам с собой, — однако ж вот уж целый вечер ее нет с нами.

Я расхохотался.

— Что ж ты смеешься? разве мое предположение не может быть справедливым?

— Странно, однако ж, из того, что она один вечер проводит без тебя, заключать, что она тебя разлюбила!

Он начал ходить, и только урывками я мог слышать, что он ворчал себе под нос:

— Однако ж она прежде ни одной минуты не хотела быть без меня, а вот теперь уж и целый вечер…

И беспрестанно поглядывал на часы.

Потом опять вдруг остановился передо мной.

— Знаешь ли что, у меня явилась мысль.

— Опять мысль?

— Не сделать ли мне ей какой-нибудь сюрприз?

— То есть что ж такое — "сюрприз"?

— Ну, подарить что-нибудь — платьице, мантильку…

Я глядел на него во все глаза.

— Это, вероятно, для того, чтоб усилить ее нежность к вам, Дмитрий Андреич?

Он оскорбился.

— С тобой ни о чем серьезно нельзя говорить, — сказал он обиженным тоном.