Повести

Проказничать Марта предпочитала в деревне, но иногда не избегал этой участи и дядин двор, где она могла стащить из кладовой банку краски и перекрасить в зеленый или ярко–оранжевый цвет одну из яблонь, выкрасть из дядиного кабинета портрет государя и намертво приколотить его гвоздями к двери нужника или подпалить стоявшую в дальнем конце двора заброшенную ригу. Одно из таких приключений запомнилось Иосифу особенно хорошо. Однажды ночью, когда дядя с тетей уже спали, они с Мартой пробрались в сарай, где стояли бочки с бродившим виноградным суслом, и напились там молодого вина. С самого начала эта выходка была отмечена печатью чего–то запретного и вместе с тем совершенно необратимого. В саду, куда они потихоньку спустились, таинственно светили в кронах деревьев китайские фонари, еще теплую после дневной жары листву заговорщицки шевелил ветер. Скрипнув дверью сарая, осторожно пробрались в душную, дощатую темноту, туда, где над стоявшими в ряд бочками опьянело роилась винная мошкара. Замирая от приятного страха, долго подзуживали друг друга, не решаясь снять с выбранной ими бочки прикрывавший ее деревянный круг. Наконец, после долгого перешептывания и смешков, пощипывания и подначивания друг друга, напились этой мутной, чуть тепловатой, одуряюще пахнувшей дрожжами жижи, после чего принялись хохотать, бегать в темноте по сараю, поливать друг друга вином из ковшика. А потом жадно, неумело целовались, до тех пор, пока не опухли губы и как–то странно, пугающе не застучало в груди сердце. Марта, обняв Иосифа в темноте, липкими пальцами перебирала волосы на его голове и, запинаясь, шептала ему что–то нежное на ухо — что–то такое, чего он не понимал, но от чего мурашки пробегали у него по телу и хотелось тоже шептать в ответ что–то нежное, глупое, запинающееся. Но что делать дальше, они не знали, и поэтому, постояв, так и пошли спать — липкие, разгоряченные, пропахшие вином и друг другом. Назавтра Иосифа мучило чувство вины, он боялся посмотреть в глаза дяде Михаю, а Марта, с утра где–то пропадавшая, в обед как ни в чем не бывало пришла и позвала его на драку с Миклошем и Ласло, так что уже через час ночное приключение, совершившееся при сообщничестве дядиных фонарей, стало казаться ему чем–то выдуманным, ненастоящим, хотя и таким приятным, отчего он еще долго сгорал по ночам от стыда.

Кто мог тогда подумать, что эта неугомонная, словно самим чертом меченная девчонка, повзрослев, остепенится, станет примерной женой и нежной, заботливой матерью. В возрасте двадцати лет Марта вышла замуж за Илие Думитреску, агронома из соседнего села, куда она переехала после свадьбы и где родила ему двоих сыновей, Богдэна и Ханзи, отъявленных маленьких чертенят, перенявших ее характер (сама Марта часто, смеясь, говорила, что вся дурь из нее вышла через то самое место, откуда берутся дети, и вот, теперь бегает по двору). Когда Иосиф приезжал к ним в гости, то вечно заставал ее за стиркой белья на крыльце их дома, где сверкали на солнце большие продолговатые бутыли из–под наливок, которые так мастерски готовил Илие. Склонившись над большим деревянным корытом, она полоскала в нем детское белье и рубашки мужа, в то время как в глубине двора Богдэн и Ханзи привязывали к хвосту отчаянно вырывавшейся кошки гирлянду из цветных флажков, а старый большеухий пес для порядка побрехивал из своей будки на проходившего мимо откормленного белого гуся. Завидев Иосифа издали, Марта со смехом бросалась ему навстречу и, обняв его шею мокрыми, пахнувшими щелоком руками, так же мокро, горячо целовала его в щеку, в подбородок, в губы, как умела целовать только она — одновременно и как сестра, и как женщина, и как мать. А потом, зацелованного, сбитого с толку, вела его в дом, где принималась шумно рассказывать о детях и муже и где Иосиф, всматриваясь в эту жизнерадостную, хлопотливую женщину, с каким–то щемящим, ему самому до конца непонятным чувством пытался угадать в ней прежнюю Марту, девочку–праздник, девочку–миф его детства, с которой он когда–то целовался в потемках дядиного сарая.

* * *

Коротая подаренное ему судьбой время, Иосиф день ото дня все ближе знакомился с хозяевами квартиры, которые, хотя и покинули ее физически, незримо как будто по–прежнему присутствовали в ней. Он не знал, что случилось с этими людьми, но удивительным образом знал почти все об их жизни, эхо которой все еще звучало в этих стенах, сохранилось здесь в виде фотографий, писем, открыток, дорогих для хозяев вещей. И Иосиф с неожиданным для себя интересом погрузился в изучение этой жизни, с прилежанием детектива сравнивая детали, изыскивая улики, по ряду разрозненных сведений воссоздавая образ некогда жившей здесь семьи.

Больше всего рассказывали фотографии — два больших альбома в дерматиновых обложках, изобиловавшие сценами дачной жизни, картинами семейных застолий, снимками с городских шествий, маевок, торжеств. По ним можно было сделать немало интересных выводов о каждом члене семьи, их вкусах, привычках, характерах и даже общественном положении.