Повести

Перед белым, как лебедь, зданием штаба военно–морских сил делали большой поворот налево и, минуя мечеть, въезжали на площадь Овидия. Здесь Иосиф, отсалютовав на прощанье доброй старушке, обычно сходил, с подножки вбирая в себя запах сырой, окруженной тесным каре трехэтажных особняков площади. Здесь же, у древнего, позеленевшего от времени фонтана, горячо споря о чем–то, его уже поджидала вся честная компания — Николае, фагот, Драгош, бубен, Вэлериу, контрабас, Больдо, виолончель, с которыми он спускался в темную, едва освещенную фонарями пивную, погребок Лазара Ионеску, любимое заведение приморской богемы. В этом мрачном, но непостижимо уютном склепе, рассевшись за липким от пива столом и потягивая из запотевших кружек ледяной «Урсус», от которого приятно покалывало под языком, они, бывало, целые часы напролет драли глотки, обсуждали студенток, перемывали кости преподавателям, травили друг другу одни и те же до оскомины знакомые байки. Пиво кружило им головы, и, переходя с окольных тем на самое важное, музыку, они распалялись до того, что их приходилось усмирять явившемуся из соседнего зала плечистому официанту. Понемногу хмелея, друзья просиживали у Лазара до полуночи, после же нетвердой походкой спускались к морю, где мочились при свете луны, глядя, как прибой разбивается о скалы, и где под конец впятером устраивали импровизированный концерт, играя кто на губах, кто на пустой пивной бутылке, а кто и на прихваченной со стола в пивной оловянной миске.

Наутро Иосифа ждало похмелье и ужас при взгляде на часы, показывавшие, что он вот уже полчаса как опаздывает на занятия. Кое–как одевшись и пригладив на голове отчаянные вихры, он бросался вниз, на улицу, где взлетал на подножку проползавшего по бульвару трамвая, на этот раз уже без всякого энтузиазма провожая взглядом вчерашние улицы и переулки.

Глядя теперь на тот, что замер под его окном, Иосиф рисовал в уме последний путь этого трамвая по городу, гадал, из какого пункта он вышел, в какой так и не пришел. Единственным, что могло рассказать о его так и не завершенном маршруте, была намалеванная под фонарем цифра 18, и Иосиф мысленно садился в этот восемнадцатый номер, чтобы так же мысленно прокатиться по тому, еще довоенному Сталинграду, осмотреть его площади, парки, заглянуть в его прежнюю неведомую жизнь. Путешествие всякий раз удавалось, воссозданный город вставал перед ним как живой, но, проезжая по вымышленным сталинградским улицам, Иосиф сам не замечал, как придает ему черты той, теперь уже почти такой же вымышленной Констанцы.

* * *

Так он прожил неделю. Постепенно Иосиф стал ощущать себя частью этой квартиры, ее полноправным жильцом, как если бы провел здесь долгие месяцы. Сам того не замечая, каждую вещь в этих стенах он стал воспринимать как свою собственную и много времени проводил в мелком ремонте, восстанавливая то, что пострадало от прихода войны. Замечая где–нибудь пыль, он тут же бросался вытирать ее, соблюдая в комнатах образцовую чистоту даже при открытых окнах, с утра прохаживался тряпкой вдоль полок и подоконников, усердно подметал полы.

Несмотря на уединение, он не чувствовал себя одиноким. Люди, жившие в этой квартире прежде, как будто находились рядом с ним, и иногда он почти физически ощущал их присутствие. Временами Иосиф даже заговаривал с ними, особенно с дочерью. Представляя девушку во плоти, он неловко флиртовал с ней, делал ей неуклюжие комплименты, часами рассказывал о Сулине и о Констанце. Раза два даже пригласил ее на танец. Приобняв воображаемую партнершу за талию, медленно вальсировал по комнате, сгорая одновременно от нежности и стыда. С ней, этой русской девушкой, у Иосифа возникла особая эмоциональная связь, и он много отдал бы за то, чтобы хоть на минуту увидеть ее вживую. Он решил, что обязательно сделает это. Когда–нибудь, когда война закончится и жители города вернутся в свои дома, он приедет сюда, найдет эту улицу, эту квартиру и позвонит в дверь. Когда же ему откроют, просто постоит минуту на пороге и посмотрит на нее — ту, которая, сама того не зная, помогала ему пережить здесь эти мрачные дни.