Повести

В 10:15, когда с утренним туалетом было наконец покончено, Иосиф приступил к главному. В запасе у него оставалось немногим более часа, и он принялся за дело хотя и старательно, но уже несколько торопливо. Прежде всего он растопил в кухне печь и поставил на нее утюг. Поленьев осталось всего несколько штук, и все они одно за другим исчезли в топке. Пока огонь разгорался, он вернулся в гостиную и протер мокрой тряпкой стол, смахнул пыль со стульев и полок буфета, повесил на окно чистую занавеску. Как только утюг достаточно прокалился, Иосиф достал из комода свежую скатерть и разгладил на ней складки, после чего аккуратно расстелил ее на столе. Скатерть была нарядная, белоснежная, с кружевными оборками по краям, вероятно, когда–то ее стелили на стол в самых торжественных случаях. Затем на свет был явлен хозяйский фарфоровый сервиз, хрустальные бокалы и рюмки. Нашелся даже графин с островерхой стеклянной пробкой и красивая декоративная бутыль синего стекла. Прежде чем все это расставить, он тщательно протирал каждую тарелку и вилку, следил, чтобы ни на чем не осталось ни малейшего пятнышка. Стол получался роскошным, и, хлопоча, Иосиф пританцовывал от удовольствия. Что–то пело у него внутри, и раза два, приостановившись, он сыграл вилкой на бокалах и рюмках на ходу сочиненную им мелодию.

Салфеток не оказалось, и вместо них Иосиф положил оставшиеся от них медные кольца. В бутыль и графин он налил чистой, процеженной через фильтр противогаза воды, в одно из больших фарфоровых блюд выложил консервированную рыбу, в другое — тушенку, налил в две ажурные хрустальные вазочки абрикосовый и вишневый компот, к которому за все эти дни так ни разу и не притронулся.

В 10:52, когда солнечные лучи заблестели на пробке графина, Иосиф достал из буфета фотографии хозяев в рамках и поставил на стол напротив приготовленных для них приборов. Особенно он ухаживал за барышней, которой услужливо подвинул стул и первой положил на тарелку консервированных абрикосов.

Оставался только заключительный штрих, и Иосиф внес его с особой торжественностью. Колокольчик был — он приметил его еще в первый день, на одной из книжных полок, маленький, фарфоровый, с миниатюрным изображением какой–то церковенки. Когда все было готово, Иосиф достал его и, выждав театральную паузу, пронзительно зазвонил. Звук получился высокий, мелодичный, и он позвонил еще и еще раз, с наслаждением вслушиваясь, как звон распространяется по всей квартире, как отзывается в рюмках и стеклах буфета, как гонит прочь из всех углов гнетущую тишину.

Все получилось именно так, как смутно подсказывала ему память. Точно так же блестели бокалы, точно так же белела скатерть. Сходство было настолько полным, что теперь уже никак нельзя было поверить, что там, снаружи, продолжается война. Ее и не существовало: все это были только враки, услышанные им по радио, дурацкий сон, приснившийся ему после слишком плотного ужина в сулинской усадьбе. На минуту Иосиф замер, мечтательно озирая накрытый им стол, но потом его взгляд упал на часы, и он снова ожил, пришел в движение, заторопился. Те показывали уже начало двенадцатого, а нужно было еще успеть последнее и самое главное из того, что оставалось ему в это утро. На ходу перехватив несколько сочных, тающих во рту абрикосов, Иосиф начал собираться в дорогу.

Из гостиной он перешел в спальню и стащил лежавший на шкафу чемодан. В воздух немедленно поднялось облачко пыли — за все время Иосиф так и не догадался навести там уборку, и теперь громогласно чихнул, едва не стукнувшись лбом о дверцу. Чемодан был дамский, с розовыми кожаными вставками, но выбирать не приходилось, и, раскрыв его на кровати, он принялся торопливо укладывать вещи. На самое дно положил китель, с которого еще накануне спорол все нашивки и снял все знаки различия, уложил выстиранную рубашку и смену белья, сунул между вещами пачку с двумя оставшимися папиросами. Взяв в ящике письменного стола чистый конверт, вложил в него несколько марок из альбома девушки — тех самых, с кораблями, на память. Подумав, стянул–таки у нее один чулок. Вспоминая проведенные здесь часы, жалел, что не может забрать с собой всю эту комнату, замерший под ее окнами трамвай.

На перила балкона сел воробей и что–то сердито затараторил возившемуся в комнате человеку. Вид у него был взъерошенный, как после драки, перья стояли торчком. Иосиф подмигнул ему, и тот, обескураженный, примолк, на всякий случай отодвинулся на самый край решетки. Меж тем на западе небо еще только розовело, в предместьях между зданиями лежали густые бирюзовые тени.

Покончив со сборами, Иосиф торопливо захлопнул чемодан. Одна из защелок никак не хотела закрываться, но, убедившись, что все держится и так, он махнул на нее рукой. Чемодан оказался совсем легким — с таким обычно отправляются в загородную прогулку. Нечто подобное совсем скоро предстояло и ему.