Повести

Сельский комитет был образован осенью. Первоначально работа пошла с большим подъемом, но затем энтузиазм постепенно иссяк. Провели только одно собрание. Выступали многие. Говорил и Вылко, который тогда только что вернулся из тюрьмы. Он говорил о непосредственных интересах трудовых крестьян, говорил хорошо, и крестьянам понравилось его выступление, хотя никто не мог понять в чем, в сущности, заключаются эти интересы. В конце приняли резолюцию против спекуляции, за отмену долгов бедных и средних крестьян, против чрезвычайных законов, за освобождение политических заключенных и за прекращение всяких политических процессов. Резолюцию разослали в редакции многих газет. В двух газетах — рабочей и земледельческой — ее опубликовали целиком. В одной провинциальной газете поместили только выдержки — о долгах на селе. Газеты прошли через многие руки. Люди порадовались, поговорили о тяжелом положении и забыли о резолюции.

После этого собрания староста Динко Пыржикозинов надулся, стал важничать, напустил на себя серьезный вид. По его словам, начальник околийского управления вызвал и отчитал его за то, что он разрешил провести это собрание.

— Не хочу, чтобы мне из-за вас опять намылили голову, — говорил он сердито.

Поэтому на следующий вечер, когда сельский комитет собрался, чтобы определить повестку дня, Делчо Пенкелеров, член БЗНС[9], закусил губу.

— Как думаете: разрешат нам провести собрание, — робко спросил он.

— Как не разрешат?

— Сам знаешь… Староста дуется…

— Жанката был у него сегодня утром, они разговаривали, — как-то неопределенно, робко заявил Янко Филипов, один из трех беспартийных членов комитета.

— Разговаривать не запрещено… — съязвил Мандьов. — А староста, как миленький, разрешит собрание…

— Он может вызвать полицию…

— Ты выставь против него пятьсот человек, — заметил Минчо Чичоянев, — а он, если хочет, пусть приводит хоть все околийское управление…

— Не пятьсот, тысяча придет! — сказал Пенкелеров.

— Хватит переливать из пустого в порожнее! — прервал их Мандьов. — Завтра подаем заявление от имени сельского комитета и все! Повестка дня… это… разобраться там насчет Ялынкории. Получит Жанката свое или не получит…

— Ни черта не получит! — крикнул Минчо Чичоянев. — Мало ему, что награбил столько земли, так еще и плати ему…

— А как с общинной землей? — спросил Делчо Пенкелеров.

— Общинная, необщинная — никакой платы…

— Хорошо. Значит, пункт первый — это аренда. А дальше?

— А дальше — прочие вопросы. У кого что на сердце, пусть о том и скажет…

Весть о собрании полетела из уст в уста.

— Завтра… в школе…

— Знаю, знаю!

— Подлец! Грабитель… Погоди, погоди ты!

— А староста хотел запретить собрание.

— Кто? Пыржикозинов? Как бы ему это боком не вышло!

— Слыхали?.. Жанката ходил к Вылко… хотел его подкупить…

— Мерзавец! Он думает, что Вылко — это продажный земледельческий депутат при сговористах. Сунешь ему в руку две скумбрии — и готово! Не тому богу он молится…

К Вылко и к Мандьову заходили демократы, земледельцы[10], радикалы.

— Ты, — говорил твердым голосом Иван Караманов, бывший когда-то демократом, — ничего не должен бояться… В борьбе против этой гадюки Жанката мы с вами — иначе он нас задушит, будь он проклят…

— Мы были у Пыржикозинова, — каким-то торжественным тоном сообщил Гочо Митин, бывший до девятого июня земледельческим депутатом. — Слушай, сказали мы ему, мы тебя выдвинули, мы тебя и снимем, чтоб хорошо знал это. Не разрешишь провести собрание — конец и твоей службе, ясно? Мало нам было, что восемь лет грызли нас сговористы, так теперь и вы! Так ему и сказали, вот, и Гена был. А он: так, мол, и так, из околийского управления пришел строгий приказ: никаких коммунистических собраний. Ага-а! говорим, значит, если против интересов этих шакалов, то коммунистическое, так что ли? Ладно, будем знать, кто чего стоит…

— И Пыржикозинов стал собакой. И все из-за помощника, Пентата. Тот ведь демократ, все шушукается с околийским начальником…

— Дрожат, как бы без жалованья не остаться. И им не сладко живется.

— Погоди, увидим, что будет завтра…

Все село ждало, что произойдет на следующий день. Наутро первым делом бросились в глаза и вызвали удивление две фигуры в синих полицейских формах, маячившие перед зданием общины. Немного погодя прискакал и пристав.

— Юрука! Юрука! Юрука! — тревожно поговаривали крестьяне.

Юрука был родом из Македонии. На службу в околийское управление полиции его перевели полгода назад, и еще в первый же месяц он сумел проявиться. Однажды его послали в село Еленово разогнать собрание Рабочей партии. Сразу же по прибытии в село он приказывает полицейским дать залп по крестьянам. Результат: один убитый и трое тяжело раненых. Самых активных членов Рабочей партии Юрука пытал лично. Раз вечером, когда он возвращался из села Манолево, где вел какое-то следствие, на извилистой дорожке, что проходит через рощицу Аладжакория, в него выстрелили, но пуля только слегка оцарапала ему правую щеку. С тех пор он нигде не появлялся.