Повести

Это пятый Октябрь — не отдохнувший и вступивший в новую схватку боец. Перед ним засушливые поля, безмолвные фабрики и, как стаи ядовитой мошкары над болотом, валютчики и спекулянты в закоулках столицы. Но уже непобедимая зеленеет озимь среди бурых лугов. На одну шестую мира раскинулись наши владения. Земные недра полны сокровищ. И недалеко то время, когда, по мудрому слову Ленина, хлынет хлеб в города, зашумят ожившие заводы.

Мы наш, мы новый мир построим…
Кто был ничем, тот станет всем…

И, торжественно отбивая шаг, курсанты вступают на площадь и гулко идут мимо вытянувшегося строя прочих частей гарнизона, туда, все ближе к красной трибуне…

Снова, как шесть месяцев назад, в высокооконном кабинете командующего идет долгий разговор. Но весенний ветер не веет сейчас в открытые окна. Вмазаны вторые рамы. Заклеены ставни дореволюционными газетами, серебристо-серое спокойное небо стелется над городом.

Гордеев и Розов сейчас сидят рядом по одну сторону стола. А напротив, в кресле, рослый Гринев, представитель губкома, и костюм его, как всегда, топорщится на бугристых мускулах большого тела. Сбоку, придавая всему происходящему особо торжественный тон, сидят Лобачев, Косихин и Кононов, подтянутые, побритые, в островерхих шлемах. Истончившийся, еще более похудевший Розов монотонно читает длинный список окончивших курсы, дает скупые характеристики, и, слыша эти, ставшие дорогими, фамилии, Лобачев, Косихин и Кононов вдруг переглядываются, точно прощаются.

— Каких людей отдаем… каких людей! — сокрушенно говорит Розов, окончив чтение.

— Ничего, — утешает Гринев и широким жестом показывает на карту края. — Видишь — раздолье. Вы здесь отвоевались, теперь пойдет моя война. На самые передовые позиции партийной и хозяйственной работы этих ребят поставлю!

— Слыхал, Ефим? — посмеивается Гордеев. — Они — на передовых позициях, а нас-то, выходит, в тыл отводят, а? Как — обидеться? Или, я думаю, не стоит… А?

Шутки командующего, по обыкновению, кажутся Розову неуместными.

— Итак, я подытоживаю, — хмурясь, продолжает он. — За время курсов восемь человек исключено из партии и с курсов, трое выбыли по болезни, один отчислен согласно приказу по округу. В распоряжении губкома передаем сорок человек, в нашем распоряжении остается сорок два человека, из них комиссаров — двадцать пять, политруков — семнадцать. Маловато, — скаредно и хмуро говорит он, оборачиваясь к Гордееву.

— Хватит вам! Ведь армия-то демобилизуется, — быстро говорит Гринев, тоже оборачиваясь к Гордееву.

Гордеев, как всегда, посмеивается. К чему возражать? Он знает, прав представитель губкома: политработников для сократившейся армии хватит, себе неплохих людей оставили. Но, нельзя же не поворчать, пусть ценят, черт возьми, кого отдаем…

И он отвечает.

— Да. Не знали мы, когда шесть месяцев назад задумали курсы, что не для себя готовим. Так, думали, передышка, дай-кось на всякий случай используем. А дело-то вон как оборачивается!.. Лобачев! — окликнул он. — А Лобачев! Что ты там узрел?

Заинтересованный, он, не дожидаясь ответа, подошел к окну.

На большой площади, сплошь покрытой линялой пестротой торговых рядов, чинили лавки, красили крыши, вешали вывески.

Гордеев повернулся лицом к товарищам в кабинете.

— Помню, прошлой осенью, сказал он, — был у нас тогда секретарем губкома Робейко, — верно, вы его помните, умная голова и очень чистой жизни человек. Как-то раз он пришел ко мне вместе с предисполкома по какому-то делу и вот так же подошел к окну, поглядел и потом поморщился. «Какая гниль! Надо бы все это разрушить. А здесь разбить большой сад и построить Дворец культуры». И тут же раздул кадило и сочинил нам целый проект этого дворца и что там должно помещаться. Ну, конечно, был разговор, прошел… Но только к окну подойдешь, так сейчас же вспоминается его проект и вот думаешь: через два-три года, а поставим мы этот дворец! А теперь, пожалуй, не поставим? Как, товарищ Лобачев? — повернулся он к Лобачеву, и странная, испытующая усмешка сморщила его губы. — Как считаешь?

Лобачев помолчал. «Марш продолжается», — вдруг вспомнились ему слова из письма Миндлова. Но пока он собирался ответить, Кононов из-за его спины сказал глухо:

— О двух-трех годах это сгоряча показалось. Но лет через пять-шесть наверняка поставим!

1925

ВОСПИТАНИЕ ДУШИ

Сыну Саше

Часть первая ЗОВЫ ГРЯДУЩЕГО

РОДНИКИ

Известно, что если ты еще не дорос до подоконника, то, чтобы посмотреть в окно, нужно основательно потрудиться. Ну, а когда окно находится в коридоре пассажирского вагона и к нему ничего нельзя придвинуть? Подоконник узенький, словно дощечка, и, как все в вагоне, гладкий. Взрослых поблизости нет, а вагон, как ему и полагается, катится, катится и качается на ходу…