Повести

Лешка поднял весла и до ломоты в шее стал оглядываться: направо, налево, назад – ничего не видно, даже лодки. Брызги обдавали лицо, плечи, грудь. Сразу насквозь промок пиджак. Берега поднимались и опускались, рев бушующей воды туманил мозг…

Трудно что-нибудь сообразить, ничего не видно, даже лодки… Хотя нет, вот она – лоснится мокрое днище на закате. Уже проплыла буруны, течение сносит ее к Малой Голове.

Мягче водяные ухабы, ниже подпрыгивает корма, брызги уже не бьют в лицо. Минута-две – и Большая Голова выплюнула Лешкину лодку. Можно браться за восла.

Нервно покачиваясь, словно все еще переживая неожиданную встряску, плыли по воде бревна. Вода под лодкой мрачная, черная, крутятся клочья желтой пены. Попалось на глаза весло…

И при виде этого сиротливого весла Лешке стало жутко. Был человек – и нет его! Где-то в глубине, под темной водой, что несет сейчас на себе разбросанные бревна, течение лениво ворочает безжизненное тело. Ничем не поможешь. Конец. На твоих глазах. Холодно…

Впереди – кипень Малой Головы. Там уже бросает перевернутую лодку.

И вдруг на горбатой и скользкой спине одного из бревен Лешка увидел мокрый рукав, желтую кисть руки.

– Эй!…– крикнул он, но голос хрипло осекся. Он схватился за весла…

Черная, сведенная судорогой небритая физиономия, широко раскрытые безумные глаза, бесцветные, словно слинявшие от ужаса.

– Эй, друг! Отпускайся! Подхвачу… Эй!

Но человек, прижавшийся небритой щекой к бревну, глядел из-под слипшихся на лбу волос, не отвечал. Костлявая кисть руки судорожно держалась за бревна

– Да отпускайся, черт! – плача, закричал на него Лешка. – Отпускайся! Сейчас снова в пороги попадем…

Малая Голова приближалась, лодку снова стало покачивать. Если ее развернет, то и в Малой Голове можно обоим найти могилу.

Прыгая в лодку, Лешка по привычке бросил в нее свой багор. Без багра он не вытащил бы утопленника. Подтянул к себе бревно, с сердцем ударил по окостеневшей руке, схватил за волосы…

Незнакомец лежал без сознания, откинув голову на резиновый сапог Лешки, неловко подвернув под себя ногу.

На берегу он пришел в себя, валялся на земле, и его долго рвало водой…

6

Его положили в общежитии на ту койку, где раньше спал Толя Ступнин, Лешкин дружок, уехавший в город на курсы.

Голова откинута на подушке, небритый подбородок торчит вверх, под щетиной возле кадыка бьется жилка, глаза закрыты, тонкие руки вытянуты вдоль тела, пальцы безвольно согнуты – усталые руки. В общежитии жарко, одеяло накинули только на ноги, плоская, ребристая грудь обнажена, на ней вытатуирована надпись: «Года идут, а счастья нет».

Сплавщики толпились вокруг, перекидывались вполголоса замечаниями:

– Видать, мужик тюремной жизни понюхал. Ишь украсился: «счастья нет»…

– Тут-то, считай, счастлив. Не подвернись на берегу Лешка, кормил бы рыб.

– И то цепок – из такой кипени выкрутиться.

– Случалось, видать, попадать в переделки…

Егор Петухов озабоченно произнес:

– Ненадежный человек. Как бы он за нашу доброту того… Не обчистил.

– Ну, ему теперь не до твоего сундука. Эту ночь спи спокойно.

В углу Лешка, приглушив таинственно голос, в который уже раз рассказывал:

– …Гляжу: мать честна, развернуло. Я кричать. Мать честна, а порог-то шумит…

Засунув глубоко руки в карманы, упершись в грудь подбородком, из-под надвинутой на лоб кепки разглядывал нежданного гостя Дубинин.

Тонкая кадыкастая шея, устало вытянутые руки, мокрые грубые башмаки, брошенные под койку, и эта надпись… Дубинин жевал потухшую цигарку, разглядывал, и чем дольше глядел, тем сильнее испытывал жалость к этому незнакомому человеку.

Встретится такой на дороге – пройдешь мимо, не оглянешься вслед. Есть ли у него родня, есть ли хоть на свете человек, который бы искренне, от души пожалел его? Не подвернись под руку бревно – был и исчез, не оставил ни имени, ни смутной по себе жалости, ничего. Вот он, увильнувший от смерти, – на чужой койке, чужие люди с бесцеремонной жалостью разглядывают его…

Дубинин с трудом оторвал взгляд от надписи, наколотой на костлявой груди.

– Ребята, – спросил он, – кто раздевал? Документы-то есть ли?

– Есть. Поразмокло все. На пeчи разложили сушиться. Пятнадцать рублей было в кармане – нe богат.

– Давай все сюда.

Дубинин осторожно взял мокрые бумаги, раздвинул плечами рабочих и вышел.

7

Был сплавщиком, стал мастером; не богато событиями, не омрачено трагедиями, даже на фронт не попал – скромно прожил жизнь Александр Дубинин. Книг не приучился читать, не зажигался от них благородными порывами, не открывал для себя высоких идей, не знал (а если и знал, то очень смутно, понаслышке), что существовали на свете люди великой души, которые ради счастья других поднимались на костры, выносили пытки, сквозь стены казематов заставляли потомков прислушиваться к своему голосу.

Был сплавщиком, стал мастером – только и всего.

Лет шестнадцать тому назад произошла неприятность…

На каменистой быстрине неподалеку от сумрачного Лобовского плеса случился затор – пара бревен заклинилась среди камней, течение наворотило на них кучу леса.