Повести

Все молчали, рассеянно глядели каждый в свою сторону.

– Молоды вы еще, очень молоды! – вздохнул Иван Игнатьевич. – Кто из нас в молодости не мечтал великана в мир выпустить из своих рук!

– И, как правило, взмывали не те, от кого ждешь полета, – с горечью проговорила Ольга Олеговна. – Никто из нас не отличал особо Эрика Лобанова, а нынче профессор, и уже известный.

– Но это…– Нина Семеновна даже задохнулась от волнения, – это же доказательство нашей близорукости – не разглядеть в человеке, чем он значителен. Так можно и гения просмотреть!

Наверное, впервые за весь вечер Ольга Олеговна улыбнулась, покачала головой, увенчанной тяжелой прической:

– Мы не провидцы – обычные люди. Самые обычные. Предвидеть гения, тем более научить гениальному, – нет, нам не по силам. Научить бы самому простому, банальному из банального, тому, что повторялось из поколения в поколение, что вошло во все расхожие прописи – вроде уважай достоинство ближнего, возмущайся насилием… Собственно, научить бы одному: не обижайте друг друга, люди.

– Научить?! – воскликнула Нина Семеновна. – Кого? Юлечку! Гену Голикова! Игоря Проухова! Они все, все еще в детстве были удивительно отзывчивы на доброту. С самого начала, еще до школы, все добры от природы. И уж если они станут обижать друг друга, то тогда… Тогда остается только одно – повеситься на первом же гвозде от отчаяния.

Иннокентий Сергеевич повернул к свету взрытую сторону лица, тронул свой страшный шрам.

– Не исключено, что вот это украшение подарил мне вовсе не злой от природы человек. И я должен был каких-то детей оставить сиротами, не ведая озлобления.

И Нина Семеновна с испугом отвела глаза, с жаром проговорила:

– Я готова каждый день повторять: господи, дай мне силы отдать жизнь тем, кого учу! Господи, не обмани меня, сделай их всех счастливыми!

– Стоит ли молиться! – отозвалась Ольга Олеговна. – Мы и без молитв делаем это – отдаем жизнь.

– Вот именно. И Зоя Владимировна тоже, – напомнил Иван Игнатьевич.

Ольга Олеговна встала, засмотрелась в темное распахнутое окно, за которым лежала притихшая улица.

– Мальчики и девочки, мальчики и девочки, как вы еще зелены! Нет, не готовы к жизни…– Помолчала и, не отрываясь от окна, спросила: – Интересно бы послушать, что они сейчас говорят о своем будущем?

– Пусть поют и веселятся. Думать о будущем им предстоит завтра.

Учителя задвигали стульями, стали подыматься.

20

Фонари освещали уголок сквера под липами – пять человек и пустая скамья. Сократ замолчал.

Юлечка, выставив на Натку острый подбородок, спросила:

– Слышала?

– Слышала! – Ответ с вызовом. – Ну и что? Я ненавижу его! Раньше любила. Открыто говорю: лю-би-ла! Теперь нен-навижу! Не прощу!

Щу! – отозвалось в почи.

– Мне даже кошку жаль, когда ее бьют и калечат. Тут человек.

– Пусть каждый как хочет, Натка, – вступился Игорь.

– Опять заело у тебя, Иисусик. Убийцей же его называл, теперь простить готов. Трепач ты!

– Яшке помогать – не жди, не буду!

– Так помогай Генке! А сам говорил – они друг друга стоят, два сапога…

– Я к Генке не побегу, но других за руку хватать не стану.

– А я…– Юлечка задохнулась. – Я и Яшку бы… Да! Предупредила, если б кто-то убивать его собирался.

– Побежишь? Скажешь? Только попробуй!

– А что ты со мной сделаешь? За волосы удержишь?

– Попробуй… Все попробуйте! Только заикнитесь!

– Игорь! Ты слышишь? Игорь! Ты хочешь художником… Наверно, радовать людей хочешь. Наверно, думаешь: посмотрят люди твои картины – и добрей станут. Разве не так, Игорь? Добрей! А сам сейчас… Пусть бьют человека, пусть калечат, даже убить могут – тебе плевать. Сам не пойду, других держать не буду, моя хата с краю… Игорь! Пойдем к Генке вместе!

Прижимая ладошки к груди, натянуто-хрупкая, дрожащая, Юлечка тянулась к Игорю, на выбеленном лице просяще горели темные глаза. Игорь морщился и отводил взгляд.

– Черт! Ты думаешь, он шевельнул бы пальцем, если б нас Яшка…

– Стари-ик! – слабо изумился Сократ. – Надо быть честным, старик! Генка за нас всегда. Даже за незнакомых на улице… И ты знаешь, как он Яшку приложил.

– То раньше… Раньше он за меня готов черту рога сломать. А вот теперь… сомневаюсь.

– Тут что-то не то, фратеры. Раньше – не сомневаюсь. Значит, хорош был раньше, а на него накинулись. Зачем? Что-то не то…

– А кто накинулся? Кто?! – с отчаяньем закричал Игорь. – Я на него? Ты не слышал, как я говорил ему – не будем, не надо, кончим! Нет! Сам, сам напрашивался! Угрожал еще – не жди, не пожалею! А что ему сказали? Да то, что было. А он про нас понес что? Про каждого! На меня как на врага. И на тебя тоже, хотя ты ни слова плохого о нем… Все ему вдруг враги. И нас, врагов, ему любить и защищать? Да смешно думать. Ну, а мне-то зачем врага спасать? Он мне теперь чужой, посторонний!

Сократ тоскливо промолчал, мигал красными веками, оглаживал гитару.

Юлечка снова подалась на Игоря:

– Пусть он плохой, Игорь. Пусть чужой. Но не кошку – человека… собираются бить!

И снова Игорь сморщился, влез пятерней в растрепанные волосы.

– Ч-черт! Что же делать? Он мне в душу плюнул, а я к нему на полусогнутых…

Натка, каменея губами и скулами, слушала.