Повести

Зверь поднялся на дыбы. Вот тогда Молок и метнул топор. Не побежал, не спрятался за дерево. Потом вытащил за топорище и принялся рубить тополь. Колька рассказывал: "Сижу — и хоть крылья пристёгивай, спущусь — прибьет, не спущусь — завалит вместе с деревом, ещё страшней; спустился на покаяние".

Молок, как и ты, неудобный человек, нестандартный.

— Да так… Давайте спать, Андреич.

Ковалёв лежал впотьмах с открытыми глазами и словно видел картину недельной давности…

…По реке плывут двое. Двое в одной лодке. Он и Шестерин. Открыта весенняя охота на гуся и утку, они теснятся в резинке-двухсотке, сидят на рюкзаках, набитых провизией, и как-то не о чём им говорить.

Семён гребёт веслами, выбирая путь меж льдин, застрявших на мели, Санька сжимает в руках новую пятизарядку. Он её надежно привязал фалом к носу лодки, рукавом бережно отирает капли воды, падающие с вёсел на лакированный приклад.

Пристально всматривается в затопленные кусты или отводит глаза? Попробуй разберись. Делает вид, что ищет сидящих уток.

Тащит полноводная река вниз, уходят назад знакомые берега с кулигами ещё не стаявшего снега, каждый кривун и перекат чем-то да памятен: или болью промахов, или радостью удач.

Причалили к берегу. Спрятано за прибрежными ерниками рубленное прошлой осенью зимовье. Светлое и просторное, с большим окном на озеро. Сколько мечтали здесь о будущем!

Зашли в низкие двери. Подвешены к потолку от мышей и сырости спальные мешки, тёплые одеяла, матрасы. Запаслись на зимнюю охоту, да не пришлось…

На столе — чистая, перевёрнутая посуда, у печки — сухие дрова, во всю ширину избушки общие нары из круглых брёвнышек, застланные длинной, болотной травой. Печка весело пыхнула огнём, наполняя избушку сырым теплом. Пока сохло жильё, завели на берегу костёр из бескорых сушин.

Только пристроились у него пить чай, как подплыли догнавшие их друзья по работе. Главный механик Сергей Самусенко и геолог Михаил Павлов. Вылезли к костру, разминая ноги.

— Здорово, беглецы, думали, не найдём вашу избу!

— Привет, — вяло отозвался Санька. — И вы на отгулы?

— Отпустили… В компанию возьмёте?

— А что, берем их, Семён Иванович, не тесно будет?

— Что им, у костра ночевать?

Стемнело. Из трубы зимовья рвётся к звёздам жало гудящего пламени. Морозно хрустят на реке льдины, булькает вода в нагромождениях заторов. Пахнет дымом и талой землей.

Прохлада заползает под одежду, тонко стеклит лужицы, торящие бликами костра. Над деревьями невидимо проносятся табунки уток, волнующе будоражат душу свистом крыльев.

Утреннюю зорьку проспали.

Еще когда, подплывали к зимовью, слышал Ковалёв вечерний ток глухарей, на краю подступающего к берегу горельника. Посоветовал сходить туда желающим. Сам принялся строить шалаш-скрадок на устье старицы.

Выставил чучела уток и вернулся в избу. Шестерин лежал один на спальнике, читал журнал с оборванными на растопку корками. Ребята ушли попытать счастья на ток. Пока Семён набивал патронташ и готовился к охоте, в дверях появился

Самусенко, круглолицый, усатый, с бегающими от радости глазами. Здоровенный петух висел у него через плечо, касаясь головой земли. За ним появился Мишка с таким же трофеем.

Шестерни подскочил к дичи, взвешивая на руке, распуская веером тугие хвосты с белыми отметинами. Серёгин глухарь был бородатый и крючконосый, что говорило о его почётной старости.

— Вот это да-а-а! Зря я не пошёл, не поверил. Надо ещё пару штук убить, чтобы всем поровну досталось. В них же по ведру мяса! Там ещё есть?

— Навалом, штук двадцать спугнули, близко не подпускают, эх, был бы маскхалат и тозовка, — пожалел Самусенко, — как они токовали! Стрелять было жалко!

Ковалёв ему предложил:

— Серёга, пошли со мной, утка днём по речке сидит, погоняем?

— Пошли.

Они брели по оттаявшим косам, продирались через кусты, распугивая уток громким разговором.

Самусенко рванул с плеча ружьё и дуплетом ударил по налетевшей стае. Одна из них винтом пошла к земле, и Семёна больно прошиб её стук о галечную косу.

Сергей покосился на его скривившееся жалостью лицо и усмехнулся, поднял за крыло вяло обвисшую утку, обмыл в реке её разбитую в кровь голову и бросил добычу в рюкзак.

От ушедшего за горизонт табуна вернулся селезень в долго летал над лесом, разлившейся рекой, озёрами, призывно жвыкал, опуская вниз голову. Сергей вытащил манок и ловко стал подражать зову утки.

Селезень услышал, резко пошел на снижение, нёсся над кронами деревьев прямо на охотников, радостно подавая голос.

— Бей, — тихо прошептал Самусенко.

— Не могу, — опустил ружьё Семён и пошёл к избушке.

Сзади ударил выстрел, птица шмякнулась в кусты.

8

Неожиданно прилетел Кондрат Фомич, лесник. Надобности особой в том не было, в порядке у Ковалёва лесорубочный билет и делянка в нужной чистоте. Попарился с дороги в новой баньке и помолодел.

Исходил от него берёзовый дух свежего веника, на морщинистом лбу вызрели росинки пота и обмякли жёсткие губы. Поймал за рукав Семёна, когда тот собрался на полигон, и неловко промолвил:

— Не уходи… Погодь чуток, шут ево знает, могёт, и не доживу к утру. К тебе ить прилетел, уважь старика.