Повести

После обеда прибежала сестренка и подала мне записку. С большой охотой доставляет она эти записки от Сони. Стоит, не раздеваясь, и смотрит, как я читаю. Ждет, не понадобится ли отнести ответ.

В записке торопливо набросано:

«Опальный друг!

Срочно ко мне. Есть сногсшибательная новость.

Чай с сахаром обеспечен. Керосин тоже. Соня».

Значит, не срочно, если намекает на керосин.

А рука все болит. Как бы не пришлось ехать в больницу. Но требуется разрешение урядника. Где его искать?

Перед вечером, когда я хотел сделать второй раз перевязку, вошла, вернее вбежала, Мавра.

 — Аринушка–кумушка! Что у батюшки делается, — запела она таинственным голосом, в котором слышался не страх, а неизъяснимая радость.

Мать, которая теперь всего пугалась, уставилась на нее, ни о чем не спрашивая. Но Мавру и спрашивать не надо.

 — Шум, крик. Батюшка на себе, слышь, волосы рвет. Кухарка, курноса ведьма, Балакиным говорила, а те Сергеевым, а Федосья, — она ведь мне сваха по деверю, — мне.

 — Ужель опять с попадьей воюет? — спросила мать.

Священник наш, старик, нередко дрался с попадьей.

Об этом знало все село, и никто не удивлялся.

 — Климов с женой у него, и сын Климова, охвицер, и Сабуренков, и эптот, как его… В гостях они, да, видать, загостились.

 — Небось не пьяны?

 — Кто их знает! У батюшки запасы большие, и матушка горазда делать разны квасы. Но только крик стоит, и все вроде чем-то напуганы. Батюшка бесперечь кричит: «Вот я знал, так я знал». А чего уж он знал, я, кума Арина, не знаю.

 — Узнаешь, — успокоила ее мать. — Вон мужик мой говорит, вроде батюшка всю обедню перепутал. С дьяконом в алтаре вроде поспорили.

Отец ничего не говорил про дьякона, но, когда приходит всезнайка Мавра, наша мать тоже кое-что привирает. И такое в это время у нее довольное лицо.

 — Как живете, опальный и таинственный сосед? — прищурившись, спросила Соня, когда я вошел к ней.

 — Вашими молитвами…

 — Понятно. Раздевайтесь.

Она усадила меня за стол, налила чаю, придвинула тарелку с бубликами.

 — Говорят, с урядником знакомство завели?

 — О, да. Замечательный человек!

 — Культурный, обходительный? — прищурилась она.

 — Куда там! Он лее вашего сословия.

 — Очень приятно слышать, сосед. Начинаются очередные комплименты.

 — С кем поведешься… Вы без ехидцы тоже словечка не скажете.

 — Оба хороши! Итак, подписка о невыезде? Как в романе.

Она засмеялась, показав чистые, ровные зубы.

 — Гер–рой! Таинственный кружок. Что, не смешно? Лга, это в отместку за «сословие» и за то, что не ходите. Не надо забывать соседку. Даже с братом не познакомили… О–о-ох! — вдруг воскликнула она, — ведь вы… сва–а-ат! — и совсем расхохоталась. — Сватушка, батюшка–а… Куда вас посади–ить!

 — Я уйду!

 — «Не ухо–оди–и, побу–удь со мно–ою…», — запела она. — Ладно, сосед, — ударила меня по плечу, — посадит вас урядник, а не я. Не сердитесь! Плюньте на все. Слушайте, покажите мне вашего петуха. Говорят, он с полицейскими собаками дерется? Ей–богу, петух храбрее вас.

 — Я вижу, что у вас сегодня чересчур веселое настроение… а меня…

 — Что? — участливо перебила она.

 — …знобит.

 — Пейте чай, пройдет. Здесь тепло. Скажите, — подошла она сзади, — тепло у меня?

 — Да, — обернулся я к ней и смотрел теперь на нее снизу.

 — Еще теплее будет! — погрозилась она. — А отчего знобит?

 — Вот… рука что-то.

 — Рука? Что с ней?

 — Нарыв какой-то.

Она взяла мою руку.

 — Что лее молчите? Надо к врачу. ;

 — За сорок верст? В такую метель?

 — Хотя, постойте… Знаете что… дайте я ее посмотрю.

 — Вы? Не–ет. Я родной матери ее не показываю.

 — Фу, а еще взрослый. Имейте в виду, я три месяца на курсах сестер училась. Мне, по моей натуре, следовало бы быть врачом. Папа не позволил учиться в медицинском. У меня и книги есть, и лекарства есть. Ваша мама часто берет у меня. Что, не знали?

 — Догадывался.

 — Врете, не знали, — уличила она меня, так как мать никогда мне этого не говорила.

И тут я подумал: «Вот откуда Соня знает каждый мой шаг».

 — Так даете руку? Не для обручения, не–ет, будьте спокойны. Вы же… телок!

 — А вы… коза!

 — Это хорошо. Во мне пружина. Все бы прыгала… Да, почему… вы не обижайтесь… почему не сказали, что собирались у Семена, читали, говорили с братом? Почему? Не верите мне?

Что я ей скажу? Я даже не подумал ее пригласить. А если бы и вспомнил, то вряд ли позвал бы.

 — Соня, на это не отвечу.

 — Спасибо. Смотрите, какие бублики. Пейте чай, кладите сахар. У моего дьякона или, как вы мягко выражаетесь, дьявола, сахар–чай пока водится. Попы — порода долгогривая, жадная, корыстная. Помните письмо Белинского к Гоголю?

 — Да, помню. Кстати, что это, говорят, у батюшки какой-то переполох в доме?

 — Ого! — отступила она. — Уже слышали?

Я рассказал о том, что поведала Мавра. Соня приложила палец к губам и, подумав, тряхнула головой:

 — Вот, Петр, за этим и позвала. Очень–очень сногсшибательная новость.

 — Так скажите сразу.

 — Условие… Дадите руку посмотреть? Не–ет, перевязать, а не любоваться. Ну–ну, испугались. Вам же легче будет. И не стыдитесь меня. Замуж я за вас ; совсем не собираюсь.

 — А я и сватать не думаю.

 — Словом, объяснились, как у Чехова. Развязывайте бинт. Не хотите? Тогда… не скажу.