Повести

 — Нет, ты с ума спятил? Ты раскусил, о чем эта басня?

Он нагнул голову. Он никак не мог понять, в чем дело. А уж как мы до этого понимали друг друга!

 — Ошибся ты, Павлушка, здорово! Догадайся!

Я не говорил, в чем он ошибся. Боялся, что если хоть чуть–чуть намекну, он начнет расспрашивать. А тогда не вытерплю и все расскажу. И не сдержу= слова, которое дал Харитону.

 — В мораль, в мораль вникни! В последние строки! Прикинь, к чему они?

 — А–а-а! — преобразился Павлушка. — Да как это я? Ведь там про эту, про свободу. Она — конь, а всадник-то… А–а-а!

 — Закинь ты эту басню псу под хвост. И если ничего не выучил, лучше и не читай.

 — Как ты думаешь, если прочитать «Стрекоза и муравей»?

 — Можно. Только не мальчишкам ее читать, а девчонкам.

Лучше бы мне язык прикусить. Едва я упомянул про девчонок, как всполошилась моя будущая теща.

 — Свахынька, Аринушка, а моя Устюшенька-то…

«Фу, пес тебя возьми с твоей Устюшкой!» — чуть не крикнул я.

 — …тоже торчит над книжкой и все бубнит, бубнит. Старательная она у меня. Завтра и ей экзамен. Уж и в кого такая, прямо не знаю. А прясть сядет, чулок там связать, чисто вот ангел помогает. Такая мастерица, такая рукодельница! Вырастет большая, отбою от женихов не будет. Только мы уж с тобой, свахынька…

 — Пойдем, Павлушка! — вскочил я и бросился к двери.

Мы ходили по улице. Говорили обо всем, но ничего не сказал я ему о том, что слышал у Харитона в избе. Когда-нибудь, уже после экзамена, расскажу Павлушке, но возьму с него страшную клятву молчать.

От кладбища слышалось овечье блеянье, хлопанье плетей. Скоро овцы промчались мимо. Навстречу и вслед бежали девки, бабы, ребятишки. Они кричали, ругались, ловили овец за ноги. Когда пропылило овечье стадо, вслед за ним торопливо прошли коровы. Впереди — Попадья, за ней — Бурлачиха. Вот Попадья завернула к себе, потряхивая головой, Бурлачиха же продолжала свой путь, не пуская вперед никого.

…Вечером после ужина мать разобрала печь париться. Выпарившись, надел новые портки, рубашку, сел за стол и задумался Мать подошла ко мне, посмотрела на меня ласково и — чего никогда с ней не было — изменившимся голосом вдруг посоветовала:

 — А ты еще уткнись в книжки-то, отце! Как бы тебе завтра на экзамене чего не забы–ыть!

9

Хотя нынче мать и не будила меня рано, все же я проснулся только чуть позднее обыкновенного. Она подоила корову, процедила молоко и принялась затапливать печь. Братишки и сестренки еще спали, спала и маленькая в зыбке. Теперь эту девчонку нянчит Филька.

 — Ты не сходишь на церковный колодец за водой? — спрашивает мать необычным для нее мягким голосом.

 — Одно аль два ведра?

 — Давай уж два.

Я беру ведра, иду к церкви. Возле колодца три бабы: среди них шустрая Марья, жена Ивана Беспятого и ненавистная мне нареченная теща. Иду медленно, дожидаясь, когда они уйдут.

В конце улицы слышно, как выгоняют коров. Нынче за меня пасет отец. Представляю, как он, неповоротливый, будет бегать за коровами.

Бабы ушли, раскачивая ведрами. Я опускаю длинный журавль в глубокий колодец. Журавль скрывается в темной пасти, идет уже цепь. В колодец глянуть страшно — так далеко вода.

Из церковной сторожки вышел сторож и зашагал к дому попа. Он пошел за ключами. Сейчас зазвонит к заутрене…

Прохладно и хорошо! Небо совершенно чистое.

В церковной ограде видны кресты на могилах. Тут похоронены попы, дьяконы и их близкие. Тут же когда-то похоронены родственники всех помещиков, имения которых кольцом оцепили наше большое село. Видать, кому на земле жилось хорошо, тому хорошо будет и на небе.

Сирень в ограде зацвела. Ее много. По углам ограды тополя и липы, по бокам старые сосны. Ограда каменная, на столбах стеклянные разноцветные шары, как глобусы.

Ведра, наполненные водой, тяжелы. Несколько раз я отдыхаю, ставя их. Одно — худое. В дырку на дне продет колос изнутри, но все равно вода течет: за ведром тянется тонкая струйка. Только хотел еще отдохнуть, глядь, по дороге наперерез идет Настина мать. И вот ведра показались мне вдруг легкими, я иду, совсем не качаясь. Не останавливаясь, донес воду.

Печь уже топилась. Мать мыла пшено. Я принялся мыть картошку. Нынче у нас курники с кашей, да еще лепешки на пахтанье. Проснулась было девчонка, но я быстро взял соску, свалившуюся ей почти под ноги, пожевал и дал в рот. Девчонка снова уснула.

Вот и стадо гонят. Пастухи кричат, хлопают плетьми, коровы, как всегда, ревут, бодаются, потягиваются и снова ревут. Интересно мне посмотреть на стадо со стороны. Я оставил чугун с картошкой и подошел к окну. Так и есть! Первой идет Бурлачиха, помахивая башкой, за ней — Хоря. Дальше идут все знакомые мне теперь коровы. Каждую я знаю: знаю характер ее, повадки, знаю, когда отелится, знаю даже, какую траву любит и, конечно, знаю, какое от нее молоко. Я теперь убедился, что внешность коров не всегда соответствует вкусу молока: на иную корову и глянуть тошно, а молоко от нее густое, сладкое, а вот от такой красавицы, как Хоря, молоко и есть не станешь. Оно синее, жидкое, пахнет болотной водой.