Повести

Она что-то говорит ему. Он хочет заглянуть ей в фартук, но она не дает. Еще более пристает братишка, и тогда она приоткрывает фартук, и я вижу, как Филька захлопал в ладоши, заплясал возле матери. Она идет своей, такой знакомой мне походкой, вразвалку. Я еще раз и навсегда решаю, что все-таки лучше нашей мамки нет никого на белом свете. Я не бегу ей навстречу, как Филька. Притворяюсь уже взрослым, степенным. А самому так и хочется подбежать к ней, заглянуть в ее ласковое, усталое лицо, что-то сказать, о чем-то спросить.

Она идет и смотрит на меня с улыбкой. И все-таки я не вытерпел: пошел навстречу. Она замедлила шаг, и уже по движениям руки я увидел, что как только подойду, она сама, не дожидаясь моего вопроса, покажет, что несет в фартуке.

 — Отпустил старик? — спросила она.

 — На весь день.

 — Есть захотел? Там хлеб и вобла в мешке.

 — Хлеба я своего принес. Хороший, белый пирог.

И, смущенно отвернувшись, добавил:

 — Тебе пирог-то. Тятьке не давай.

Она ничего не ответила и открыла фартук.

 — Погляди-ка чего нашла.

В фартуке лежала куча перепелиных яиц. Разноцветные, пестрые, будто покрыты веснушками. Некоторые зеленые, больше серые или почти белые с черными и бурыми пятнышками.

 — Одно гнездо отец нашел, другое я чуть не раздавила. А вот гляди еще…

Мы с Филькой вскрикнули. Мать из-за пазухи вынула большую перепелку.

 — Отец подкосил.

Я взял перепелку. Она была теплая. Подкошено у нее крыло и нога. Перепелка жирная, тяжелая. Филька старался открыть ей клюв, где застряла травинка.

 — Не мучь ее! — с сердцем сказала Фильке мать. — Девчонка спит?

 — Спит, да бог смерти не дает, — пробурчал Филька.

Мы подошли к телеге. Мать посмотрела в зыбку, ощупала тряпку под девчонкой, потом начала мыть тряпку. Вымыв ее, сама умылась. Пришел и отец. Он вел Князь–мерина, которого в самом деле забыла смерть, — так он был стар. К моему удивлению, мерин действительно поправился, и когда отец прошел с ним возле молодой лошади и когда та прижала уши, мерин тоже прижал свои и даже пытался поднять ногу и лягнуть. Но в последний раз он лягался, вероятно, не менее двадцати лет тому назад и сейчас только взмахнул жиденьким хвостом.

Привязав мерина за колесо на вожжу, отец принес ему ведро воды, предварительно в нем умывшись. Потом уже подошел к нам.

 — Как дела, сынок? — спросил он, вынимая табакерку с табаком.

 — Как и вчера, — ответил я. Отвечать так научил меня Ванька. Мне это нравилось.

Отец без удивления посмотрел на меня и запустил понюшку сначала в одну, затем, передохнув, в другую ноздрю.

 — У кого на харчах? — спросил он.

 — У Карпа Устинова.

 — Какой день?

 — Третий черед.

 — Старик не продал ему душу?

 — В четвертном все дело.

 — Сойдутся. Один сбросит, другой накинет.

Мать собирала ужинать. Расстелила дерюгу, поставила деревянную чашку, выложила из мешка хлеб, ложки. С чашкой подошла к костру, где из ведер уже разливали квас с луком и мелко накрошенной вареной воблой, купленной мужиками вскладчину.

Совсем почти стемнело. Огонь костра светил ярко, брызгая искрами. В лесу одиноко пели какие-то птицы. Скоро раздалась песня соловья. И сразу умолкли все птицы. Они тоже как бы слушали его.

Сходили за кашей. Каша горячая, пахла конопляным маслом. Филька держал на коленях перепелку. Яйца куда-то мать спрятала. Мне хотелось их испечь в горячей золе и съесть сейчас же, но я не смел сказать об этом матери. За меня спросил Филька:

 — Мамка, давайте яйцы съедим.

 — Как хотите, — взглянула она на меня.

«Не мне ли их все хочет отдать?» — подумал я и тоже сказал:

 — Половину можно испечь, а половину завтра.

 — Перепелку мы на камне зажарим, — догадался Филька.

После ужина мать дала мне восемь яиц. Мы с Филькой пошли к костру. Я разгреб горячую золу, положил в нее яйца. Одно оставил и сказал Фильке, что выпью его сырым.

 — Это зачем?

 — Голос будет звонче. А то кричишь–кричишь на коров, весь голос сорвал.

Верно, голос у меня от крика и ветра стал хриплый. Филька поверил. Отец не стал есть яйца: шел к концу Петров пост. Он даже рыбу есть решился только потому, что сенокос, да и то об этом поговорил со священником. Мать «попробовала» одно яйцо, и нам с Филькой досталось по три. Они показались мне вкуснее куриных. И запах у них другой: степной, травяной.