Повести

Солнце палило. Даже под дубом и то временами дух захватывало. Мужики и бабы то и дело опасливо посматривали по направлению к селу. В такую сушь сгорит село — и не оглянешься.

Ели мы тюрю — хлеб, накрошенный в соленую воду, хлебали квас с луком и воблой, затем кашу.

После обеда повалились спать. Мать уснула, кормя девчонку грудью. Мухи и оводы так и пели над людьми и лошадьми. Особенно много мелкой мошкары. Она висела столбом над лошадьми и монотонно ныла. Седые оводы градом шлепались на лошадей.

В небе кое–где стыли кудряшки облаков. Горы вдали сизые, лиловые. С них, колыхаясь, сползало марево.

Мне тоже хотелось спать, но я решил найти Павлушку. Нужно прочитать ему басню про Данилку. Басня уже записана в тетрадь. Она получилась лучше, чем о «Мышке и книжке». Отправились мы вдвоем со Степкой. Он тоже любил книги, но сам их не читал, а только слушал и всегда докапывался — что к чему. Степка часто не соглашался со мной и с Павлушкой. Нам нравились рассказы Гоголя, мы перечитывали некоторые места по нескольку раз, а Степка удивлялся и находил, что, кроме страшного про чертей, ничего нет.

 — На жизнь мало подходяще.

Мёж собой мы прозвали Степку «непонимающим». Зато ему очень понравился рассказ Короленко «Сон Макара». Особенно конец, где на суде перед богом Макар рассказывает, как ему плохо жилось. Тут Степка даже прослезился.

На Павлушку и его отца мы наткнулись случайно: заслышали в лесу тихий удар топора. Решили напугать. Павлушка с отцом рубили молодые дубочки на цепельники. Из-за кустов мы подсмотрели, как они, очистив дубочки, оставляют сучья в кустах стоймя, чтобы объездчик не догадался о порубке. Несколько дубочков лежат под большим кустом.

 — Ага, попались! — крикнул я басом.

У Павлушкина отца топор выскочил из рук. Оба они так и присели. Помедлил, затем снова, уже спокойным голосом я сказал:

 — Видим, видим вас, вылезайте на расправу. Давайте топоры!

 — Я вам сейчас такие топоры покажу! — вышел из-за куста Павлушка с цепельником. Он смекнул, в чем дело. — Ну-ка, подойдите.

 — А то побоимся? — пошли мы на него. — Кто вам разрешил рубить барский лес? Ну, ладно, на первый раз прощаем. Был на обрыве?

 — Вчера. Он еще страшнее. Сходим?

 — За этим и пришли. Пещеру не завалило?

 — Нет, больше размыло. Глянешь — и вот–вот Лейхтвейс вылезет… Тятька, я пойду. Ты закопай пепельники, а вечером я их верхом на лошади отомчу. Веники тоже.

Павлушка на всякий случай взял топор, и мы втроем направились в лес.

 — Настю с Олей взять? — шепнул он.

 — Не надо… Ну, их, девчонок!

 — И то правда, — согласился Павлушка. — Похвальную грамоту получил?

 — Получил.

 — Закажи Харитону рамку, повесь на стену.

 — Зачем на стену?

 — А куда же?

 — Другое место я нашел.

 — К образам, что ль?

 — К коровьему хвосту.

Павлушка рассмеялся. И мне смешно от такой выдумки.

Степка шел молча. Он срезал себе палку и обстругивал ее.

Скоро попали мы в настоящие дебри. Повалены деревья, войлоком лежит прошлогодняя трава. Кустарники, глушь… Подходим к оврагу, утонувшему в лесах и сваленных деревьях. Повеял сырой воздух. Теперь продирались еле заметной дорожкой. Вот и овраг! Но нам нужно к таинственному обрыву с бассейном воды, а это ниже. Мы идем краем оврага. Деревья так и клонятся туда, некоторые совсем уже свисли или упали. Макушки их лежали на уступах.

Осторожно спустились в овраг. Дно его мокро. Плесень, тина. Остановились. Перед нами высокая стена камыша и тростника.

 — Джунгли! — шепнул Павлушка.

Мы уже изрезали тростником себе руки, оцарапали щеки. Павлушка держал наготове топор, мы — ножи.

 — Стоп! Дальше нет ходу! — остановился он. — Озеро Чанго. Сейчас появится кашалот.

 — А если гиппопотам? — спросил я.

 — Он отдыхает, нас поджидает.

Хотя мы и шутили, но нам было немного не по себе. Слишком таинственно это озеро, которому Павлушка дал название Чанго.

Мы остановились. Под нами был огромный наполненный водой котлован с отвесными берегами. Вода словно застыла. Какая глубина тут! Воображение подсказывало, что здесь совсем нет дна…

 — Пойдемте вон туда, — указал Павлушка. — Там меньше тростника.

Под ногами хрустел сухой камыш, полуистлевшие тростниковые стебли с седыми кистями, сучья, мох. С. того места, куда привел нас Павлушка, очень хорошо видно все это глухое, дикое озеро.

 — Видишь пещеру?

 — Вижу, — ответил я, зачарованный.

Под крутым берегом зияла огромная дыра. О том, что эту нору промыла вода, стекая сюда из оврага, догадаться нетрудно, но нам она представлялась пещерой разбойников или жильем гиппопотама. Над ней висели сплетенные в причудливую форму корни, на корнях — клочья сухих трав. Космы трав спускались до самой воды.

 — С полверсты небось глубина, — загадал Павлушка.

 — Больше, — сказал я.

Даже Степка смотрел испуганно на озеро, переплыть которое ему никакого труда не стоило бы.

 — А на дне небось крутит, — говорит Павлушка.

 — Сразу затянет, — соглашаюсь я.

 — Не приведи бог ночью тут.

 — Днем, и то страшно…

Степка смотрит и молчит.