Повести

раздольно гулял в снежном поле, короткие полы шипели хлестали по озябшим коленям Сотникова.

Рыбак вдруг обернулся к товарищу:

- Все спросить хочу: в армии ты кем был? Наверно, не рядовым, а?

107

- Комбатом.

- В пехоте?

- В артиллерии.

- Ну тогда ясное дело: мало ходил. А я вот в пехоте всю дорогу топаю.

- И далеко протопал? - спросил Сотников, вспоминая свой путь на восток.

Но Рыбак это понял иначе.

- Да вот как видишь. От старшины до рядового дошел. А ты кадровый?

- Не совсем. До тридцать девятого в школе работал.

- Что, институт окончил?

- Учительский. Двухгодичный.

- А я, знаешь, пять классов всего... И то...

Рыбак не договорил - вдруг провалился обеими ногами, негромко выругался и взял несколько в

сторону. Тут уже начинался кустарник, заросли лозы, камыша, снег стал рыхлее и почти не держал

наверху; под ногами, кажется, было болото. Сотников в нерешительности остановился, выбирая, куда

ступить.

- За мной, за мной держи. По следам, так легче, - издали сказал Рыбак, направляясь в кустарник.

Они долго пробирались по широкой пойменной лощине, пока вылезли из зарослей мерзлого

тростника, отчаянно шелестевшего вокруг, перешли засыпанную снегом речушку и снова пошли лугом,

разгребая ногами рыхлый, глубокий снег. Сотников совершенно изнемог, тяжело дышал и едва дождался,

когда кончится эта болотистая низина и начнется поле. Наконец кустарник остался позади, перед ними

полого поднимался склон, снега здесь стало меньше. Но идти вверх оказалось не легче. Сотникова все

больше одолевала усталость, появилось какое-то странное безразличие ко всему на свете. В ушах

тягуче, со звоном гудело - от ветра или, может, от усталости, и он огромным усилием воли принуждал

себя двигаться, чтобы не упасть.

На середине длинного склона стало и вовсе плохо: подкашивались ноги. Хорошо еще, что снегу тут

было мало, а местами его и вовсе посдувало ветром, и тогда под бурками проступали пыльные

глинистые плешины. Рыбак вырвался далеко вперед - наверно, старался достичь вершины холма, чтобы

оглядеться, - кажется, уже скоро должна была появиться деревня. Но еще не дойдя до вершины, он

остановился. Сотникову показалось издали, что он там что-то увидел, по отсюда ему плохо было видно,

что именно. Снеговой холм полого поднимался к звездному небу и где-то растворялся там, исчезая в

тусклом мареве ночи. Позади же широко и просторно раскинулась серая, притуманенная равнина с

прерывистой полосой кустарника, слабыми очертаниями каких-то пятен, расплывчатых теней, а еще

дальше, почти не просматриваясь отсюда, затаился в темени покинутый ими лес. Он был далеко, тот

лес, а вокруг стыло на морозе ночное поле - если что случится, помощи ждать неоткуда.

Рыбак все еще стоял, отвернувшись от ветра, когда Сотников кое-как приволокся к нему. Он уже не

придерживался его следа - ступал куда попало, лишь бы не упасть. И, подойдя, неожиданно увидел: под

ногами была дорога.

Они ничего не сказали друг другу, вслушались, вгляделись и медленно пошли вверх - один по правой,

а другой по левой колеям дороги. Дорога, наверно, вела в деревню - значит, может, еще удастся дойти

туда, не свалиться в пути. Вокруг простирался все тот же призрачный ночной простор - серое поле, снег,

сумрак со множеством неуловимых теневых переходов, пятен. И нигде не было видно ни огонька, ни

движения - смолкла, затихла, притаилась земля.

- Стой!

Сотников шагнул и замер, коротко скрипнул и затих под его бурками снег. Рядом неподвижно застыл

Рыбак. Откуда-то с той стороны, куда уходила дорога, невнятно донесся голос, обрывок какого-то окрика

вырвался в морозную ночь и пропал. Они тревожно вгляделись в ночь - недалеко впереди, в ложбинке,

похоже, была деревня: неровная полоса чего-то громоздкого мягко серела в сумраке. Но ничего

определенного там нельзя было разобрать.

Замерев на дороге, оба всматривались, не будучи в состоянии понять, действительно ли это был крик

или, может, им показалось. Вокруг с присвистом шуршал в бурьяне ветер и лежала немая морозная ночь.

И вдруг снова, гораздо уже явственней, чем прежде, донесся человеческий крик - команда или, может,

ругательство, а затем, разом уничтожая все их сомнения, вдали бабахнул и эхом прокатился по полю

выстрел.

Рыбак, что-то поняв, с облегчением выдохнул, а Сотников, наверно, оттого, что долго сдерживал

дыхание, вдруг закашлялся.

Минуту его неотвязно бил кашель, как он ни старался унять его, все прислушиваясь, не донесутся ли

новые звуки. Правда, и без того уже было понятно, чей это выстрел: кто же еще, кроме немцев или их

прислужников, мог в такую пору стрелять в деревне? Значит, и в том направлении путь им закрыт, надо

поворачивать обратно.

Выстрелов, однако, больше не было, раза два ветер донес что-то похожее на голос - разговор или

окрик, не разобрать. Выждав, Рыбак сквозь зубы зло сплюнул на снег.

- Шуруют, сволочи! Для великой Германии.