Повести

сбитые на камнях ноги, но он был еще способен на большее - в который раз выручала его природная

сила, нетребовательность к условиям жизни, и конечно, суровая армейская закалка. Не раз, бывало, в

плену, когда другие выбивались из сил, ослабевали и падали от голода, усталости и бессонницы, он все

выдерживал. Он начал уже думать, что и сейчас как-нибудь выдюжит, перейдет хребет (не может того

быть, чтоб не перешел), лишь бы только жить, вынесет, стерпит все, на свободе - не в лагере.

18

Вот только Джулия...

Девушка с заметным усердием лезла за ним и теперь почти не отставала, но он, часто

останавливаясь, испытующе и настороженно поглядывал на нее. Чувствуя его внимание, Джулия каждый

раз старалась улыбнуться в ответ, сделать вид, что все хорошо, что она ничего не боится и у нее еще не

иссякли силы. Однако несвойственная ее порывистой натуре замедленность движений красноречивее

всего свидетельствовала о чрезмерной ее усталости.

И вот, выйдя из-за поворота, они увидели, что приютившая их расселина оборвалась, упершись в

крутую скалу. Как ни хотелось, все же надо было вылезать наверх - на голые, открытые ветру скалы.

Иван повернул на крутой склон, вскарабкался почта до самого верха и, опустившись на одно колено,

подождал Джулию. Она лезла несколько медленно, опустив голову; Иван оперся ногой о выступ, подал

ей руку. Девушка вцепилась в нее своими мягкими холодными пальцами, и он потащил ее вверх.

Они выбрались на голый, крутой каменистый гребень, но ничего вокруг не успели увидеть. Сразу им в

грудь ударил упругий ветер, сверху нахлынули, обволокли все вокруг рваные клочья тумана,

стремительная промозглая мокредь закрыла небо, словно холодным паром окутала их. Правда, туман не

был сплошным - в редких его разрывах там и сям мелькали мрачные скалы, далекие синеватые

просветы, но рассмотреть местность было нельзя. Тогда они остановились. Джулия прислонилась

плечом к выступу скалы. Ветер рвал ее одежду, трепал ее волосы. Стало еще холоднее. Иван развернул

на земле потертую, из желтой кожи тужурку, вынул из нее хлеб и шагнул к Джулии.

- О нон... Нет! Я тепло, - сверкнула она на него оживившимися вдруг глазами и вскинула навстречу

руку. Иван молча накинул ей на плечи куртку. Девушка, закутавшись в нее, съежилась, вобрала в

воротник голову. Он присел рядом.

- Иль панэ - хляб! - поняв его намерение, сказала она и проглотила слюну. Он сперва осмотрел

буханку, прикинул на руке, будто определяя вес и ту самую минимальную норму, которую они могли

позволить себе в этот раз съесть, и вздохнул: уж очень мизерной оказалась она. Джулия опустилась на

землю и подвинулась к нему. Боясь раскрошить буханку, Иван не стал отламывать от нее, а поднял

острый обломок камня и, примерившись, начал осторожно отрезать кусочек. Девушка с каким-то

радостным умилением в глазах покорно следила за движениями его пальцев, глядя, как он режет и как

делит отрезанное пополам, отламывая от одной половины и прибавляя к другой.

- Хорошо?

- Си, си. Карашо.

Снова будто не стало ни стужи, ни усталости. Джулия засияла глазами, с нетерпением ожидая, когда

будет разрешено съесть эту пайку. Но Иван с завидной выдержкой еще раз подровнял куски и лишь тогда

сказал девушке:

- А ну, отвернись.

Она поняла, не вынимая из-под тужурки рук, быстро повернулась, и он прикоснулся пальцем к кусочку

с добавкой:

- Кому?

- Руссо! - с готовностью сказала она и обернулась.

Иван бережно взял маленький кусочек, чуть быстрее схватила второй она.

- Гра... Спасибо, руссо.

- Не за что! - сказал Иван.

- Руссо! - торопливо жуя и кутаясь в тужурку, позвала Джулия. - Как имеется твое имья? Иван, да?

- Иван, - слегка удивившись, подтвердил он.

Она заметила его удивление и, откинув голову, засмеялась:

- Иван! Джулия угодаль! Как ето угодаль?

- Нетрудно угадать.

- Все, все руссо - Иван? Правда?

- Не все. Но есть. Много.

Она оборвала смех, устало вздохнула, крепче запахнула тужурку и украдкой взглянула на остаток

буханки. Иван, медленно доедая свой кусок, заметил этот ее красноречивый взгляд и взял буханку, чтобы

сунуть ее за пазуху. Но не успел он расстегнуть куртку, как Джулия вдруг ойкнула и в изумлении застыла

на месте. Почуяв неладное, он глянул на девушку и увидел на ее лице испуг - широко раскрытыми

глазами она уставилась на что-то поверх его головы. Так, с хлебом в руке, Иван обернулся и сразу

увидел то, что испугало Джулию.

Поодаль в прогалине, опершись на расставленные руки, сидел на скале страшный гефтлинг. Лысый

череп его на тонкой шее торчал из широкого воротника полосатой куртки, на которой чернел номер, а

темные глазницы-провалы, будто загипнотизированные, неотрывно глядели на них. Увидев в руках

Ивана хлеб, он встрепенулся и, подпрыгивая на месте, начал хрипло выкрикивать:

- Брот! Брот! Брот!

Потом вдруг оборвал крик, поежился и уже совсем человеческим, полным отчаяния голосом

потребовал:

- Гиб брот!