Повести

Он хотел жить! Он еще и теперь не терял надежды, каждую секунду ждал случая, чтобы обойти

судьбу и спастись. Сотников уже не имел для него большого значения. Оказавшись в плену, бывший

комбат освобождал его от всех прежних по отношению к себе обязательств. Теперь лишь бы повезло, и

совесть Рыбака перед ним была бы чистой - не мог же он в таких обстоятельствах спасти еще и

раненого. И он все шарил глазами вокруг с той самой минуты, как поднял руки: на чердаке, потом в

сенях, все ловил момент, чтобы убежать. Но там убежать не было никакой возможности, а потом им

связали руки, - сколько он незаметно ни выкручивал их из петли, ничего не получалось. И он думал:

проклятая супонь, неужели из-за нее придется погибнуть?

А может, стоило попытать счастья со связанными руками? Но для этого надо было более подходящее

место, не ровнядь, а какой-нибудь поворот, овражек с кустарником, какой-либо обрыв и, разумеется, лес.

Тут же, на беду, было чистое поле, пригорок, затем дорога пошла низиной. Однажды попался мостик, но

овражек при нем был совсем неглубокий, открытый, в таком не скроешься. Стараясь не очень вертеть

головой в санях, Рыбак тем не менее все примечал вокруг, высматривая хоть сколько-нибудь подходящее

для побега место, и не находил ничего. Так шло время, и чем они ближе подъезжали к местечку, тем все

196

большая тревога, почти растерянность овладевала Рыбаком. Становилось совершенно очевидным: они

пропали.

11

В том, что они пропали, Сотников не сомневался ни на минуту. И он напряженно молчал,

придавленный тяжестью вины, лежавшей на нем двойным грузом - и за Рыбака и за Дёмчиху. Особенно

его беспокоила Дёмчиха. Он думал также и о своей ночной перестрелке с полицией, в которой досталось

какому-то Ходоронку. Разумеется, подстрелил его Сотников.

Въезжали в местечко. Дорога шла между посадок - два ряда кривых верб с обеих сторон теснили

большак, потом как-то сразу началась улица. Было уже не рано, но кое-где еще тянулись из труб дымы, в

морозной дымке над заиндевелыми крышами невысоко висело холодное солнце. Впереди через улицу

торопливо прошла женщина с коромыслом на плечах. Отойдя по тропке к дому, обернулась, с затаенной

тревогой вглядываясь в сани с полицаями. В соседнем дворе выскочила из избы простоволосая, в

галошах на босу ногу девушка, плеснула на снег помоями и, прежде чем пугливо исчезнуть в дверях,

также с любопытством оглянулась на дорогу. Где-то заливалась лаем собака; бесприютно возились

нахохлившиеся воробьи в голых ветвях, верб. Здесь шла своя, неспокойная, трудная, но все-таки

будничная жизнь, от которой давно уже отвыкли и Сотников и Рыбак.

Сани переехали мостик и возле деревянного с мезонином дома свернули на боковую улочку. Кажется,

подъезжали. Как ни странно, но Сотникову хотелось скорее приехать, он мучительно озяб на ветру в

поле; селение, как всегда, сулило кров и пристанище, хотя на этот раз пристанище, разумеется, будет без

радости. Но все равно тянуло в какое-нибудь помещение, чтоб хоть немного согреться.

Еще издали Сотников увидел впереди широкие новые ворота и возле них полицая в длинном

караульном тулупе, с винтовкой под мышкой. Рядом высился прочный каменный дом, наверно бывшая

лавка или какое-нибудь учреждение, с четырьмя зарешеченными по фасаду окнами. Полицай, наверное,

ждал их и, когда сани подъехали ближе, взял на ремень винтовку и широко распахнул ворота. Двое саней

въехали в просторный, очищенный от снега двор, со старой, обглоданной коновязью у забора, каким-то

сарайчиком, дощатой уборной в углу. На крыльце сразу же появился подтянутый малый в немецком

кителе, на рукаве которого белела аккуратно разглаженная полицейская повязка.

- Привезли?

- А то как же! - хвастливо отозвался Стась. - Мы да кабы не привезли. Вот, принимай кроликов!

Он легко соскочил с саней, небрежно закинул за плечо винтовку. Вокруг был забор - отсюда уже не

убежишь. Пока возчик и Рыбак выбирались из саней, Сотников осматривал дом, где, по всей

вероятности, им предстояло узнать, почем фунт лиха. Прочные стены, высокое, покрытое жестью

крыльцо, ступени, ведущие к двери в подвал. В одном из зарешеченных окон вместо выбитых стекол

желтели куски фанеры с обрывком какой-то готической надписи. Все здесь было прибрано-убрано и

являло образцовый порядок этого полицейского гнезда - сельского оплота немецкой власти. Тем

временем полицай в кителе вынул из кармана ключ и по ступенькам направился вниз, где на погребной

двери виднелся огромный амбарный замок с перекладиной.

- Давай их сюда!

Уже все повставали из саней - Стась, Рыбак с возницей, - поодаль отряхивались полицаи и обреченно

стояла Дёмчиха, при виде которой у Сотникова болезненно сжалось сердце. Со связанными за спиной

руками та сгорбилась, согнулась, сползший платок смято лежал на ее затылке. Изо рта нелепо торчала