Повести

в то время он был уже совсем не мальчишкой, а почти что нынешним или, возможно, курсантом -

действие почему-то происходило в ружейном парке в училище. Он стоял возле пирамиды с оружием и не

знал, как быть: с минуты на минуту здесь должен был появиться отец. Сотников бросился к пирамиде, но

там не оказалось ни одного незанятого места, во всех гнездах стояли винтовки. Тогда он дрожащими

руками рванул жестяную дверцу печки и сунул пистолет в черную, с окурками дыру топки.

В следующее мгновение там засветился огонь - раскаленные пылающие уголья, в которых как будто

плавилось что-то яркое, и он в совершенной растерянности стоял напротив, не зная, что делать. А рядом

стоял отец. Но Сотников-старший даже не вспомнил про маузер, хотя у сына было такое ощущение, что

он знал обо всем происшедшем за минуту до этого. Потом отец опустился перед топкой на корточки и

вроде сожалеюще сказал шепелявым, старческим голосом: «Был огонь, и была высшая справедливость

на свете...»

Сотникову показалось, что это из библии - толстая ее книга в черном тисненом переплете когда-то

лежала на материнском комоде, мальчишкой он иногда листал ее желтые, источавшие особенный,

обветшало-книжный запах страницы. Теперь ему было удивительно слышать, как библию цитировал

отец, который не верил в бога и открыто не любил попов.

Неизвестно, как долго горел тот огонь в печке, сознание Сотникова опять погрузилось во мрак.

Наверно, не скоро еще он стал приходить в себя, начав различать поблизости какие-то невнятные звуки:

стук, шорох соломы и тихий старческий голос. Когда же вернулось ощущение реальности. Сотников

понял, что это гоняли крыс. Окончательно очнувшись, он долго, мучительно откашливался, все

размышляя, что бы мог значить этот его сон. И как-то постепенно и естественно его мыслями завладело

щемящее воспоминание о его давнем, далеком детстве...

Маузер не странная причуда этого сна, он действительно хранился у старого Сотникова, бывшего

краскома, а до того - кавалерийского поручика с двумя «Георгиями» на широкой груди - офицерское фото

отца он не раз видел в красивой, замысловато расписанной павлинами маминой шкатулке. Иногда по

праздникам отец доставал из комода свой пистолет, и тогда сыну было позволено придержать его за

желтую деревянную кобуру, чтобы отец мог вытянуть из нее маузер - вынуть его самому отцу было

неловко, его искалеченная на войне рука постепенно отнималась. Это были самые счастливые в жизни

мальчишки минуты, но потом он мог лишь наблюдать, как отец протирает оружие - ни разу ему не было

разрешено даже поиграть с пистолетом. «С оружием и наградами играть возбраняется», - говорил

Сотников-старший, и мальчик не упрямился, не просил. Слово отца в семье было законом, в большом и

в малом дома царил его культ. Впрочем, это никому не казалось странным: отец его пользовался в

городке известностью и даже славой героя гражданской войны, который лишь по причине своего увечья

и чрезмерной гордости, как однажды объяснила мать, зарабатывал на хлеб починкой часов.

Вороненый, в деревянной кобуре маузер был затаенной мечтой Сотникова-младшего, но напрасно

было просить его также и у матери.

И тогда мальчишка решился взять пистолет сам.

Как-то, проснувшись утром, он услышал глухую тишину в доме. Отец, наверно, куда-то ушел из

каморки, откуда по дому разносилась привычная разноголосица часовых механизмов; мать, он уже знал,

отправилась рано в церковь - над городом плыл колокольный перезвон утренней службы.

Торопливо натянув коротенькие, до коленей, штанишки, оставив на потом умывание и чистку зубов, он

скоренько прошмыгнул в мамину спальню. Заветный ящик комода был плотно задвинут, но в замочной

скважине беспечно торчал маленький медный ключик, который мальчишка тут же повернул на один

оборот и вынул скользкую, лакированную, неожиданно тяжелую кобуру. На ее деревянном боку блестела

знакомая пластинка с надписью, которую он знал наизусть: «Красному комэску А. Сотникову от

Реввоенсовета Кавармии». Первое же прикосновение к оправленной деревом рукоятке взбудоражило

мальчика. Руки его уверенно управились с защелкой, и вот уже весь маузер туго, но податливо вышел из

кобуры, сдержанно и таинственно засияв своими воронеными частями. Никогда прежде не испытанное

тревожно-волнующее чувство охватило мальчишку, минуту он изучал пистолет - подвинул прицел,

попытался отвести затвор, заглянул в ствол. Но самым большим наслаждением, конечно, было

прицелиться. Только не успел он как следует обхватить рукоятку и пальцем нащупать спуск, как

совершенно неожиданно и непонятно из-под его рук куда-то под стол оглушительно грохнуло выстрелом.

Минуту он стоял помертвевший, слушая болезненно-острый звон в ухе. Отскочив от стены, по полу