Повести

- Лёф-ка-я, - повторила она и спросила: - Что ест лёф-ка-я?

Должно быть, впервые за этот день он слегка улыбнулся и потеребил пятерней стриженый мокрый

затылок:

- Как тебе сказать? Ну, в общем, гут.

- Гут?

- Я. Гут.

- Ду гут, ихь гут2, - радостно сообщила она и засмеялась. А он, будто что-то припоминая или оценивая,

дольше, чем прежде, посмотрел на нее. Она сразу спохватилась, зябко повела плечами, и тогда он

подумал: надо идти. Ему не хотелось вылезать из-под этой сухой развесистой сосны, и все же он

вынужден был встать. Дождь не переставал. С унылым однообразием шумел лес - видно, непогода

сорвала облаву. Неизвестно, сколько узников прорвалось в горы, но, может, хоть кому-нибудь

посчастливится уйти. Иван вспомнил третьего гефтлинга, который бежал за ними, и, прежде чем выйти

из-под сосны, повернулся к девушке, вытряхивавшей сор из своих колодок.

- Это кто еще бежал за тобой?

- Бежаль, да? Тама? Гефтлинг. Тэдэско гефтлинг3.

- Что, знакомый? Товарищ?

- Нон товарищ. Кранк гефтлинг. Болной, - тоненьким пальчиком она прикоснулась к своему виску.

- А, сумасшедший?

- Я, я.

«Гляди ты, а с ней можно разговаривать!» - с удовлетворением подумал Иван и отвел в сторону

взгляд. Почему-то по-прежнему неловко было смотреть в ее черные, глубокие, широко раскрытые глаза,

в которых так изменчиво отражались разнообразные чувства.

- Ладно. Черт с ним. Пошли.

Кажется, они порядком уже отошли от лагеря. Немцы, видно, упустили их. Душевное напряжение

спало, и Иван, будто издалека, впервые мысленно оглянулся на то, что произошло в этот адски

мучительный день.

4

С утра они, пятеро военнопленных, в полуразрушенном во время ночной бомбежки цехе откапывали

невзорвавшуюся бомбу.

У них уже не осталось ни малейшей надежды выжить в этом чудовищном комбинате смерти, и

сегодня они решили в последний раз попытаться добыть свободу, или, как говорил маленький чернявый

острослов по кличке Жук, если уж оставлять этот свет, так прежде стукнуть дверями.

Небезопасная и нелегкая их работа приближалась к концу.

Подвешивая бомбу ломами, они наконец освободили ее от завала и, придерживая за покореженный

стабилизатор, осторожно положили на дно ямы. Дальше было самое рискованное и самое важное. Пока

другие, затаив дыхание, замерли по сторонам, длиннорукий узник в полосатой, как и у всех, куртке с

цветными кругами на груди и на спине, бывший черноморский моряк Голодай, накинул на взрыватель

ключ и надавил на него всем телом. На его голых до локтей, мускулистых руках вздулись жилы,

проступили вены на шее, и взрыватель слегка подался. Голодай еще раза два с усилием повернул ключ,

а затем присел на корточки и начал быстро выкручивать взрыватель руками. Сильно деформировавшись

при ударе о землю, взрыватель, конечно, был неисправен и в таком состоянии не годился для бомбы,

минувшей ночью сброшенной с американского Б-29 или английского «Москито» на этот зажатый горными

кряжами Альп австрийский городок. Но при дефектном взрывателе бомба была исправная и продолжала

хранить в себе пятьсот килограммов тротила. На это и рассчитывали пятеро смертников. Как только

отверстие в бомбе освободилось, Жук достал из-под куртки новенький взрыватель, добытый вчера от

испорченной, с отбитым стабилизатором бомбы, и худыми нервными пальцами начал ввинчивать его

вместо прежнего.

Парень спешил, не попадал в резьбу, железо лязгало, и Иван, чтобы кто-нибудь не набрел на них,

приподнявшись, выглянул из ямы.

Поблизости, кажется, все было тихо. Над ними свисали покореженные балки. Из многочисленных

проломов в крыше косо цедились на землю дымчатые лучи света. Было душно и пыльно. За рядом

бетонных опор посреди цеха в освещенной солнцем пыли с редкими возгласами и глухим гомоном

2 Ты хороший, я хорошая (нем.).

3 Немец-узник (итало-нем.).

6

шевелились, сновали десятки людей, растаскивавших завалы и убиравших хлам. Там же теперь были и

эсэсманы, которые предпочитали излишне не любопытствовать, когда обезвреживались бомбы, и

обычно держались поодаль.

- Ну, сволочи, теперь ждите! - тихо, сдерживая гнев, сказал Жук.

Голодай, выпрямляясь над бомбой, буркнул:

- Помолчи. Скажешь гоп, когда перепрыгнешь.

- Ничего, братцы, ничего! - вытирая вспотевший лоб, проговорил в углу Янушка, бывший колхозный

бригадир, а теперь одноглазый гефтлинг. По натуре он был скорее оптимистом, если только ими могли

быть пленные в лагере. Несмотря на вытекший глаз и отбитую селезенку, он всегда и всех обнадеживал -

и когда подбивал людей на побег, и когда в изодранной овчарками одежде под конвоем с немногими

уцелевшими возвращался в лагерь.

Так высказали они свое отношение к задуманному, кроме разве Сребникова, который, беспрерывно

кашляя, стоял у стены, да еще Ивана. Сребников с самого начала всю эту затею воспринял без