Повести

В следующее воскресенье она явилась в церковь одной из первых.

Мюнцер резко осуждал паломничество в меллербахскую часовню и доказывал, что неправильно делает тот, кто одевает статуи в роскошные платья, навешивает на иконы золото, серебро и драгоценности, которые могут удовлетворить насущные нужды бедняков, и говорил, что поклоняться дереву — преступление.

Эмма ушла с проповеди со смутой в душе: ее вера была поколеблена.

Много раз громил Мюнцер идолопоклонство и вымогательство монахов. Эти речи все более и более возбуждали толпу. После одной проповеди послышались угрозы и клятвы разнести меллербахскую часовню. Разъяренные, негодующие голоса выкрикивали:

— Не надо нам обмана!

— Разгромим часовню до основания!

— Довольно нам вымогательств монахов!

— В Меллербах! В Меллербах!

Мюнцер позвал к себе сторожа.

— Клаус, — сказал он, — сходи, пожалуйста, поскорее в часовню и предупреди келейника, не то его убьют. А смерть его навлечет на всех бедных альтштедтцев грозу со стороны властей, светских и духовных.

Клаус быстро направился к Меллербаху и успел предупредить келейника.

А альтштедтцы толпами пошли громить часовню…

Выходя из церкви, Мюнцер встретил у ворот Оттилию. Ее лицо было очень бледно и расстроенно, глаза блуждали.

— Оттилия, — спросил Мюнцер, — что с тобой?

— Ничего, господин магистр, — отвечала застенчиво девушка. — Я ждала вас.

— Меня?

Вместо ответа она протянула дрожащую руку в том направлении, куда заворачивала улица.

— Вы слышите, какой шум? Они идут в Меллербах! — прошептала с ужасом Оттилия.

— Тебя это пугает?

Она покачала головой и печально посмотрела на Мюнцера:

— О нет, господин магистр, не пугает, но ужасает…

— Да где же разница между ужасом и страхом?

— Мне страшно за вас.

Оттилия потупилась и, не говоря больше ни слова, скрылась в каморке церковного сторожа. Мюнцер задумчиво посмотрел ей вслед и ждал, не покажется ли у калитки ее милый профиль. Но калитка была пуста. Отчего в эту минуту ему так страстно захотелось увидеть полудетскую фигурку с печальным личиком, окруженным светлыми кудрями? Отчего так мучительно хотелось ему услышать ее тихий, грудной голос?

Она выдала волнением и безумным страхом свою привязанность к нему…

Оттилии было чего бояться: суконщики-иконоборцы разбили образа в Меллербахе и часовню обратили в груду обгорелых развалин.

Рентмейстер[76] Ганс Цейс, ходивший чуть не ежедневно к Мюнцеру и называвший себя его другом и почитателем, струсил. В сущности, он с одинаковым вниманием прислушивался к пылким речам Томаса Мюнцера и к злобным выпадам против трудового народа Мартина Лютера. И Лютер на этот раз победил. Цейс донес обо всем случившемся в меллербахской часовне герцогу Иоанну.

Угрозы герцога Иоанна избить иконоборцев привели альтштедтцев в смятение. Старшина и несколько граждан были вытребованы в Веймар к герцогскому двору, но они побоялись и не поехали. Мюнцер ответил за них длинным посланием герцогу, в котором просил последнего не трогать народ, писал, что граждане готовы пострадать за то, что было сделано в Меллербахе, но говорят, что не хотят поклоняться "меллербахскому дьяволу" и отвечать за тех, кто разрушил его.

Казалось, гроза пронеслась мимо; иконоборцы были наказаны только денежными штрафами, да и этот сбор взыскивался кое-как; многие из сборщиков сочувствовали оштрафованным. Даже трусливый Ганс Цейс твердил герцогским чиновникам, что штраф нужно взимать осторожно, иначе народ может опять взбунтоваться. Враги Мюнцера — духовенство и альтштедтские богачи — поклялись избить "зачинщика бунтов". Вот их мести боялась Оттилия, и недаром: число врагов Мюнцера увеличивалось с каждым днем.

Видеть Оттилию сделалось для Мюнцера потребностью, и он почти ежедневно, хоть на минуту, заходил к церковному сторожу. Раз — это было вскоре после доноса Цейса — он застал Оттилию одну. Она чистила клетку с чижами.

— Наших нет дома, господин магистр, — сказала Оттилия, — они отправились к знакомым, но я осталась дома. Я не люблю ходить в гости.

— А отчего у тебя такие красные глаза? И отчего ты так бледна? Ты, вероятно, слишком много работаешь? Неужели добряки Клаус и Эмма заставляют тебя работать через силу?

Она горячо возразила и даже замахала руками:

— Что вы, что вы, господин магистр! Но съестные припасы так дороги, за работу платят так мало… Ведь и тетушка Эмма и Польди работают, как и я, по ночам.

— По ночам! Все вы работаете по ночам… Бедная маленькая Оттилия, — он взял ее за руку, — неужели твоя жизнь ничем не скрасится?

— И у меня есть свои радости… Я так счастлива, когда слышу ваши проповеди… когда вижу вас здоровым, в безопасности… — Оттилия решительно заговорила. — Я слежу за вами тайком… Я смотрю, как вы выходите утром из дому и какой у вас вид. У меня ноет душа, когда я вижу вас печальным. А ночи я не сплю, прислушиваясь: мне все кажется, что злые советники герцога идут арестовывать вас, и… и тогда сердце мое сжимается, точно клещами. Я… я была бы счастлива умереть за вас.

Он держал ее за руку, растроганный и счастливый.

— Это говоришь ты мне, милая Оттилия? — сказал он.