Повести

Она тихонько высвободила свою руку и печально сказала:

— Но это пустяки… Вы уйдете отсюда скоро. Ваш путь широк. А я останусь за станком.

— Разве ты не пошла бы за мной?

Она горько усмехнулась и покачала головой:

— Я видела раз, господин магистр, еще в монастыре, как орел опустился на жалкий придорожный камень. Это было всего на минуту… Орел улетел, а камень остался лежать в пыли… Я такая маленькая, ничтожная перед вами. Будет смешно, если я поверю, что могу идти за вами в широкий мир.

— Вот именно потому, что ты такая маленькая и несчастная, я и люблю тебя! В тебе я люблю страдания человечества; в тебе я люблю свою идею, которая обрекла меня на борьбу! Я хочу, чтобы твои глаза смотрели веселее.

VIII. УДАР МОЛОТА

Оттилия была уже женой Мюнцера, когда над Альтштедтом разразилась гроза. Этой грозой был гнев герцога Иоанна.

Долго собирали штрафы с иконоборцев. Наконец герцоги Фридрих и Иоанн Саксонские прибыли лично в Альтштедт.

Из замка прискакал гонец с приказом, чтобы Мюнцер произнес проповедь в присутствии герцогов.

— И ты будешь говорить в замке? — спросила с тревогой Оттилия, когда гонец ушел.

Мюнцер спокойно кивнул головой и уселся за стол, чтобы набросать содержание проповеди. Поздно ночью прочел он ее жене. Каждое слово этой блестящей, огненной речи было резко, как удар молота. Его обвиняли в подстрекательстве к мятежу, а он, вместо того чтобы оправдываться, сам нападал: обвинял своих судей и грозил им близким народным восстанием.

Он кончил. Оттилия молчала.

— Приготовься, дорогая. Завтра я иду к угнетателям народа открыто возвестить им правду и, может быть, не вернусь оттуда.

— Я не боюсь, я горжусь тобой!

Больше они ничего не сказали друг другу, но после этих слов Мюнцер почувствовал себя необыкновенно сильным. Он смотрел на жену и с восторгом думал, как она мужественна и терпелива.

На следующий день Мюнцер направился к герцогскому замку в своем обычном старом, заштопанном платье. Когда он вошел под высокие своды замкового зала и очутился лицом к лицу с герцогами Саксонскими, окруженными пышной свитой и гостями, он ничуть не растерялся и, непринужденно поклонившись собранию, спокойно стал перед герцогскими креслами.

Герцог Иоанн сделал нетерпеливый жест рукой и, презрительно сощурившись, приготовился слушать. Мюнцер начал свою обличительную речь.

— Земля полна тщеславными лицемерами, — гремел его голос, — и нет ни одного смелого человека, который решился бы высказать истину. Господа — главные лихоимцы, воры и грабители; они присваивают себе все создания, всякую тварь — рыбу в воде, птицу в воздухе, растения на земле; все должно принадлежать им. Бедным они говорят о божьих заповедях. "Бог повелел, — говорят они, — не воровать!" Но они считают, что к ним самим эта заповедь не относится; поэтому они дерут шкуру с бедного — поселянина, работника и всех, кто живет под их властью.

Герцог Иоанн переглянулся с герцогом Фридрихом; последний нахмурился.

Среди свиты пробежал ропот негодования:

— Он, кажется, с ума сошел! Говорить такие вещи прямо в глаза государям!

Но Мюнцер продолжал, не обращая никакого внимания на этот ропот:

— Если кто воспротивится, того отправляют на виселицу… Господа сами виноваты в том, что крестьяне становятся их врагами: они и не думают устранить причину мятежей… Какого же добра ждать? Да, я прямо говорю вам: теперь я становлюсь в ряды бунтовщиков! А сейчас прощайте!

Он неловко поклонился, круто повернулся и ушел, прежде чем кто-нибудь успел опомниться.

— Какая дерзость! — пронеслось в толпе. — Он за это поплатится!

А герцоги сидели растерянные, не зная, на что решиться.

У ворот замка из-за густого клена навстречу Мюнцеру метнулась знакомая женская фигура в грубом платье ткачихи.

— А, Оттилия! — сказал ласково Мюнцер. — Ну и отпел я им отходную! Ты боялась за меня, скажи правду?

Она покачала головой:

— Я тобой гордилась!

Они вернулись домой счастливые, точно победители. В колыбели тихо спал их крошечный сын.

— А за него ты не боишься? — спросил Мюнцер, наклоняясь к колыбели.

— Он пойдет, Томас, по дороге отца.

Потирая руки и улыбаясь, Мюнцер подошел к столу. У него было много дел: необходимо приготовить к печати только что произнесенную речь. Проработав всю ночь, он утром отвез рукопись в Эйленбург, к своему типографу.

Речь появилась в печати и, конечно, вызвала гнев герцога.

Типограф был изгнан из пределов Саксонии, а все сочинения Мюнцера стали отныне подвергаться строгой саксонской цензуре. Мюнцер принужден был печатать их в императорском городе Мюльгаузене, где саксонское правительство было бессильно. Здесь он издал одно из пламенных своих сочинений, в заглавии которого называл себя Томасом Мюнцером "с молотом". Его речь в самом деле была грозным ударом молота.

"Знай, — писал он, — что я говорю твоими устами, что я поставил тебя нынче над людьми и над царствами, чтобы ты колол, разбивал, рассеивал и опустошал, сооружал и сеял. Воздвигнута железная стена против царей, князей, жрецов — на защиту народа. Пусть воюют они: победа чудесным образом погубит сильного безбожного тирана…