Повести

Гул становился ближе, и вдруг толпа ринулась волной в тесный переулок и окружила статую богоматери. Оттилия крепче прижала к груди ребенка. Люди в кожаных фартуках, с перепачканными сажей и углем лицами, ткачи в блузах, булочники с колпаками на головах размахивали перед ней лопатами, молотками, топорами, палками, а сзади прибывали все новые толпы…

— Заклинаю вас, друзья и братья, пощадите женщину!

Бледное лицо мужчины склонилось к Оттилии; чьи-то сильные руки подхватили ее и вытащили из толпы. Но едва она сделала несколько шагов, как услышала треск чугунной решетки, окружавшей статую богоматери, и удары молотков, разбивающих вдребезги статую. Статуя рухнула под ударами иконоборцев, а вместо нее осталась в переулке бесформенная глыба белоснежного мрамора.

Ребенок громко плакал. Оттилия бессвязно бормотала, что мужа ее, проповедника Томаса Мюнцера, наверно, убили в этой свалке.

— Я тоже проповедник, — сказал ей спасший ее незнакомец, — я сам руководил толпой, уничтожавшей идолов. Я видел твоего мужа. Поверни направо — там, на площади, Мюнцер говорит с народом.

Он оставил молодую женщину и пустился догонять толпу, а Оттилия направилась к площади.

Вся площадь была битком набита народом. В раскрытом окне стоял Томас Мюнцер. Глаза его сияли. Правая рука была протянута к толпе. Оттилия стояла в толпе и внимательно слушала.

Он кончил, и слова его были покрыты восторженными криками. Сотни рук протянулись вперед, чтобы помочь ему спрыгнуть с окна. И он, улыбаясь, жал эти руки. Казалось, между ним и народом существовала какая-то таинственная связь.

Оттилия затаив дыхание следила за мужем. К ней подошел высокий человек в простой черной одежде горожанина. Это был спасший ее незнакомец.

— Вот и Пфейффер, — сказал кто-то возле Оттилии.

Пфейффер с Мюнцером пошли рядом среди расступившейся перед ними толпы.

— Спасибо, товарищ, — произнес Пфейффер. — Я не умею говорить, как вы, — я гораздо лучше думаю и сочиняю проекты. А теперь более чем когда-нибудь необходима ваша помощь: я боюсь, что мне грозит изгнание.

— Оттилия, — сказал Мюнцер, увидев жену, — ты здесь? Убедительно ли я говорил? Идем заберем наши пожитки и перекочуем к новым друзьям. У меня их теперь много в Мюльгаузене! А вот один из них — Генрих Пфейффер.

Он взял у нее сына и в порыве радостного возбуждения высоко подбросил его вверх, а потом понес на руках до предместья.

Когда Оттилия собирала свои скромные пожитки, под окном домика Ганса раздался жалобный голос:

— По-дайте кусочек хлеба!

— Нету! Самим не хватает, — буркнула хозяйка.

— Кто это? — спросила Оттилия.

— Это слепая Куни. Она теперь бродит из дома в дом. Когда умер ее приемный отец, сосед наш, то городской совет отобрал у нее землю и дом и пустил по миру.

— Так почему же вы не дали ей кусочка хлеба, когда сами потерпели от несправедливости городских судей?

Вместо ответа крестьянка повернулась к Оттилии спиной.

Оттилия тихонько сняла с шеи янтарную нитку — одну из двух, подаренных ей Клаусом и Эммой к свадьбе, — и, открыв окошко, протянула ожерелье слепой:

— Возьми! Продай и купи себе хлеба.

— Да хоть бы ты унял эту безумную! — всплеснула руками крестьянка, обращаясь к Мюнцеру. — Отдает чужим последнее достояние!

Мюнцер только рассмеялся.

Оттилия сдержанно поблагодарила хозяйку за ночлег и, сложив на тележку скудное имущество, вышла на улицу вслед за мужем.

Новые друзья Мюнцера в Мюльгаузене были те же, что и в Альтштедте: бедняки. Суконщики, которых немало нашлось в этом промышленном городе, наперерыв зазывали его к себе. Он выбрал дом Каспара Фербера в предместье на Плобах. Этот дом часто служил приютом для друзей народа, и в нем не так давно раздавалась речь знаменитого мейстера[77] Гильдебранда, впервые обратившего внимание на заброшенные предместья Мюльгаузена. Каспар всей душой был предан интересам обездоленных братьев и горячо говорил Мюнцеру, ударяя кулаком по столу:

— Вы думаете, что мало найдется сочувствующих вам среди состоятельных горожан? Да я первый отдам все, что у меня есть, когда будет равная дележка! Брат мой тоже все отдаст и пойдет в другие страны с волынкой, чтобы в песнях рассказать другим людям про горе и несчастье их братьев и просить защиты… Правда, Руди?

Белокурый юноша, подросток Рудольф, улыбался и кивал головой, а мечтательные глаза его загорались каким-то тихим, внутренним светом.

Славная семья была у Фербера, и Оттилия сразу почувствовала доверие и к Каспару и к его кроткой, ласковой жене; понравились ей и Руди и веселые дети Каспара.

На другой день утром пришел Пфейффер.

— Дела плохи, — сказал он мрачно. — И тебе, Томас, предстоит немало работы. Я гораздо лучше владею пером, чем живой речью, — одним словом, ни к черту не гожусь в практической жизни, а совет грозит изгнанием и мне и моим приверженцам.

Они долго сидели у Фербера, обсуждая положение дел, а в полдень Пфейффер увел Мюнцера и Каспара с собой.