Повести

Флориан Гейер в это время был уже далеко не молод. Большую часть своей жизни он провел в битвах. Когда волна народного движения прокатилась по всей Германии, он решил отдать остаток жизни на борьбу с угнетателями меньших братьев. По мере того как вспыхивали мятежи, он все лихорадочнее собирал войско и обучал его военным приемам. Но прямая, страстная натура Флориана была чужда половинчатых решений. Чтобы стать братом крестьян, он добровольно сбросил с себя рыцарское звание и отказался от всех его привилегий. Подъехав к Шонталю, Флориан узнал, что Гец фон Берлихинген обещал присоединиться к народному ополчению. Его лицо сделалось мрачным.

— Знаю я этого Геца, — сказал он Рорбаху. — Сегодня он готов служить вам, а завтра — вашим врагам. Он ищет только приключений и забавной боевой потехи. Не надо народу таких защитников. Народу нужны только те, которые за его права отдадут все без остатка — свободу, честь, жизнь. За что идет сражаться Гец? Я его знавал когда-то… Он хочет пересадить вас из одной клетки в другую: вырвать из рук князей и духовенства и бросить в железные руки рыцарства… Посмотрим, пойдет ли он, если ему скажут, что его имущество будет разделено поровну между вами и что ваше дело есть, в конце концов, дело полного освобождения не только от князей и попов, но и от господ вообще! Мы не остановимся на полдороге, друзья! Свергнув власть земных владык, мы вслед за этим свергнем и власть людей, которые порабощают вас благодаря своему золоту! Тогда не будет ни богатого, ни бедного, ни князя, ни холопа. Будет славная, лучезарная, как солнце, великая свобода и братство, и эту свободу должны отвоевать только те, кто в ней заинтересован, а не случайные покровители, как Гец фон Берлихинген!

В ответ на эту горячую речь послышались тихие рыдания.

То плакала девушка, слушавшая рыцаря вместе с крестьянами, толпившимися во дворе Шонталя.

— Кто это? — с удивлением спросил Гейер. — У нее длинные волосы, девичье лицо, а на голове шлем и манерка [89] у пояса… Что надо в лагере этой девушке?

— Это Польди из Альтштедта, — отвечал, усмехнувшись, Метцлер. — Нужда заставит и девушек сражаться!

Польди отерла глаза, и они засверкали задором на раскрасневшемся от волнения лице.

— Клянусь, — крикнула она во всю полноту своего звонкого, молодого голоса, — клянусь, что я честно понесу меч за святое дело, раз с нами идут такие люди! Они готовы за нас жертвовать всем, что до сих пор казалось им таким заманчивым.

И, тряхнув головой, она побежала за оружием, которое раздавал Рорбах.

Почти в это самое время в зале гогенлоэвского замка Лангенбург сидела у окна жена графа Альбрехта, молодая графиня Гогенлоэ, в пышном атласном платье, и, брезгливо опустив углы губ, смотрела на сумерки, легкой синевой занавешивавшие окно.

— Этого никогда не будет! — сердито говорила она своей гостье, родственнице, графине Кристофине Гогенлоэ.

— Однако уже было у нас, кузина, — мрачно отвечала Кристофина.

— Еще бы, у твоего Теодульфа! — пробормотала хозяйка, намекая на ничтожество мужа кузины, но спохватилась, встретив ее грозный взгляд.

— Он предпочел лучше протянуть руку крапивникам, чем доблестно умереть, — все так же мрачно говорила Кристофина, — а я… Штольберги никогда не кланялись вилланам. Но довольно обо мне и о Теодульфе. Я бежала — дело просто… Скажи, что будешь делать ты, если мужики придут сюда?

— Вот глупости! Ты знаешь, как смеялись над этими мятежниками Альбрехт и Георг!

Кристофина отвернулась и молча стала смотреть в окно, где сгущались голубые сумерки.

— Холодно, — сказала она, нервно поводя плечами.

— Я сейчас велю протопить.

Но никто не явился на неоднократный зов жены графа Альбрехта Гогенлоэ.

— Что это? — закричала она. — Они точно все с ума сошли! Недоставало еще, чтобы графиня стала сама топить камин!

Кристофина вдруг поднялась, бледная как смерть, указывая в окно:

— Послушай… это они… клянусь тебе! Ты слышишь рев толпы?

В ответ раздались оглушительные крики; замковые ворота распахнулись после первого требования предводителей крестьянского войска. Обе женщины бросились навстречу ворвавшейся толпе.

Стоя перед крестьянскими предводителями, жена графа Альбрехта растерянно бормотала:

— О боже мой, что вам здесь нужно? Как смеете вы врываться сюда против права и закона?.. Ганс, Фридрих, Никлас, что же вы не заступаетесь за меня? Мои родственники, высокородные…

— Знаем мы вас, высокородных! Все мы одинаково высокородные!..

Тогда она стала молить. Она обещала им, что ее муж, возвратившись из Нейнштейна, простит им мятеж и…

Яклейн Рорбах со смехом крикнул:

— А ну, братья, скрутим немного ее сиятельство мочальным поясом; жаль, что не запаслись шелковым!

— Подожди, Яклейн, — остановил его Гейер, — она не уйдет и так.

Графиня плакала.

— Пленные будут на вашей ответственности, — сказал Гейер бывшему члену эрингенского магистрата, вступившему в крестьянское войско.

В это время из ниши отделилась мрачная фигура Кристофины в трауре, который она носила по гибнувшему дворянству. Дрожа от гнева, она бросилась к Гейеру:

— Рыцарь Флориан Гейер! Ха-ха! Я вижу вас в избранном обществе!