Повести и рассказы

- А я знаю кого-то, кто от вас просто без ума!

- А я даже знать не хочу. Кто это? Синицын!

- Нет, не Синицын!

- А кто же? Ну, голубушка... Кто?

- Мукосеев.

- Ах, этот...

- Вы меня простите, милая Елена Григорьевна, но я не понимаю вашего равнодушного тона... Ну, можно ли сказать про Мукосеева: "Ах, этот"... Красавец, зарабатывает, размашистая натура, успех у женщин поразительный.

- Нет, нет... ни за что!

- Что "ни за что"?

- Не изменю мужу. Тем более с ним.

- Почему же "тем более"?

- Да так. Во-вторых, он за всеми юбками бегает. Его любить, я думаю, одно мученье.

- Да ежели вы к нему отнесетесь благосклонно - он ни за какой юбкой не побежит.

- Нет, не надо. И потом он уж чересчур избалован успехом. Такие люди капризничают, ломаются...

- Да что вы говорите такое! Это дурак только способен ломаться, а Николай Алексеевич умный человек. Я бы на вашем месте...

- Не надо!! И не говорите мне ничего. Человек, который ночи проводит в ресторанах, пьет, играет в карты...

- Милая моя! Да что же он, должен дома сидеть да чулки вязать? Молодой человек...

- И не молодой он вовсе! У него уже темя просвечивает...

- Где оно там просвечивает... А если и просвечивает, так это не от старости. Просто молодой человек любил, жил, видел свет...

Контральто помедлило немного и потом, после раздумья, бросило категорически:

- Нет! Уж вы о нем мне не говорите. Никогда бы я не могла полюбить такого человека... И в-третьих, он фат!

- Он... фат? Миленькая Елена Григорьевна, что вы говорите? Да вы знаете, что такое фат?

- Фат, фат и фат! Вы бы посмотрели, какое у него белье, - прямо как у шансонетной певицы!.. Черное, шелковое - чуть не с кружевами... А вы говорите - не фат! Да я...

* * *

И сразу оба голоса замолчали: и контральто, и тот, что повыше. Как будто кто ножницами нитку обрезал. И молчали оба голоса так минут шесть-семь, до самой станции, когда поезд остановился.

И вышли контральто и сопрано молча, не глядя друг на друга и не заметив меня, прижавшегося к углу дивана.

Хвост женщины

Недавно мне показывали ручную гранату: очень невинный, простодушный на вид снаряд; этакий металлический цилиндрик с ручкой. Если случайно найти на улице такой цилиндрик, можно только пожать плечами и пробормотать словами крыловского петуха: "Куда оно? Какая вещь пустая"...

Так кажется на первый взгляд. Но если вы возьметесь рукой за ручку, да размахнетесь поэнергичнее, да бросите подальше, да попадете в компанию из десяти человек, то от этих десяти человек останется человека три и то неполных: или руки не будет хватать, или ноги.

Всякая женщина, мило постукивающая своими тоненькими каблучками по тротуарным плитам, очень напоминает мне ручную гранату в спокойном состоянии: идет, мило улыбается знакомым, лицо кроткое, безмятежное, наружность уютная, безопасная, славная такая; хочется обнять эту женщину за талию, поцеловать в розовые полуоткрытые губки и прошептать на ушко: "Ах, если бы ты была моей, птичка моя ты райская". Можно ли подозревать, что в женщине таятся такие взрывчатые возможности, которые способны разнести, разметать всю вашу налаженную мужскую жизнь на кусочки, на жалкие обрывки.

Страшная штука, - женщина; а обращаться с ней нужно, как с ручной гранатой.

* * *

Когда впервые моя уютная холостая квартирка огласилась ее смехом (Елена Александровна пришла пить чай), - мое сердце запрыгало, как золотой зайчик на стене, комнаты сделались сразу уютнее, и почудилось, что единственное место для моего счастья - эти четыре комнаты, при условии, если в них совьет гнездо Елена Александровна.

- О чем вы задумались? - тихо спросила она.

- Кажется, что я тебя люблю, - радостно и неуверенно сообщил я, прислушиваясь к толчкам своего сердца. - А... ты?..

Как-то так случилось, что она меня поцеловала - это было вполне подходящим уместным ответом.

- О чем же ты, все-таки, задумался? - спросила она, тихо перебирая волосы на моих висках.

- Я хотел бы, чтобы ты была здесь, у меня; чтобы мы жили, как две птицы в тесном, но теплом гнезде.

- Значит, ты хочешь, чтобы я разошлась с мужем?

- Милая, неужели ты могла предполагать хоть одну минуту, чтобы я примирился с его близостью к тебе? Конечно, раз ты меня любишь - с мужем все должно быть кончено. Завтра же переезжай ко мне.

- Послушай... но у меня есть ребенок. Я ведь его тоже должна взять с собой.

- Ребенок... Ах, да, ребенок!.. Кажется, Марусей зовут?

- Марусей.

- Хорошее имя. Такое... звучное! "Маруся". Как это Пушкин сказал? "И нет красавицы, Марии равной"... Очень славные стишки.

- Так вот... Ты, конечно, понимаешь, что с Марусей я расстаться не могу.

- Конечно, конечно. Но, может быть, отец ее не отдаст?

- Нет, отдаст.

- Как же это так? - кротко упрекнул я. - Разве можно свою собственную дочь отдавать? Даже звери и те...

- Нет, он отдаст. Я знаю.

- Нехорошо, нехорошо. А, может быть, он втайне страдать будет? Этак в глубине сердца. По-христиански ли это будет с нашей стороны?

- Что же делать? Зато я думаю, что девочке у меня будет лучше.

- Ты думаешь - лучше? А вот я курю сигары. Детям, говорят, это вредно. А отец не курит.