Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

— Его зовут Крупп. Крупп может делать либо машины, либо пушки. Либо кастрюли, либо гранаты.

— Почему же он делает гранаты, если может делать кастрюли?

— Мамо, если кастрюля стоит десять марок и каждый в Германии покупает себе такую кастрюлю раз в десять лет, то Крупп получит за них шестьсот миллионов марок. Много это денег?

— Шестьсот миллионов, — повторила старуха почти с благоговением, — это очень, очень много денег.

— Для Крупна шестьсот миллионов в год — это очень мало, мамо! Если Крупп будет делать пушки и гранаты и в день придут в негодность хотя бы десять пушек и разорвутся только десять тысяч гранат, он заработает в пятьдесят, шестьдесят или во сто раз больше! Если же Крупп будет целый год производить кастрюли и машины, то получит ровно столько, сколько за пушки и гранаты, которые будет делать всего неделю!

— Неужто это правда? — едва слышно спросила старуха. Чудовищность того, о чем она только что узнала, казалось, подавляла ее.

— Чистая правда, мамо, — заверил ее Ванька. — Потому-то и происходят войны.

Старуха долго молчала. Потом сказала:

— Кабы такой завод был у меня, я бы делала только кастрюли и машины…

— А если бы бедные все сообща владели заводами? — с расстановкой проговорил Ванька.

И получил быстрый ответ:

— Они тоже стали бы делать одни кастрюли! И одежду. И обувь. И машины для крестьян и другого рабочего люда. Чтобы им было легче! Непременно! — убежденно проговорила она, подняла голову и выпрямилась.

— Да, бедные непременно поступали бы так, если бы им принадлежали заводы!

Тут прибежала маленькая Мирка и потребовала, чтобы они зажгли лампу.

Ванька еще немного поиграл с девочкой и, как сумел, починил ее маленький валенок штопальной иглой Янчовой.

Тем временем старуха убрала в комод бумажник и все остальное, что осталось от внука. Юношу, который был ей почти сыном, разорвало гранатой. Дочь, которой принадлежал комод, тоже.

Движения старухи были, как всегда, спокойными, но странно угловатыми.

Она решила рассказать всем женам и матерям, всем мужьям, отцам и сиротам о том, что узнала: о кастрюлях и гранатах и о том, как было бы, если бы всеми заводами владели сообща бедные…

Опять наступила весна. Эсэсовцы Шернера обороняли деревню до тех пор, пока ряд домов не был разрушен снарядами и нескольких женщин и детей не разорвало гранатами.

После этого они ушли, оставив у противотанковых заграждений кучку стариков и только что кончивших школу подростков, вооруженных несколькими фаустпатронами и старыми французскими винтовками.

Как только из деревни удрал последний эсэсовец, все мужчины — и старики и молодежь — сорвали со своих рукавов повязки фольксштурма, швырнули фаустпатроны в глубокое болото, расположенное между обоими противотанковыми заграждениями, побросали туда же винтовки и стали с лихорадочной поспешностью разбирать заграждения.

При этом две женщины помогали мужчинам. Молодая Деланова, муж которой уже семь лет сидел в Дахау, и старая Янчова, очень боявшаяся разрывающихся гранат — не столько за себя, сколько за Мирку — и нисколько не боявшаяся чужих солдат.

Затем она помчалась домой так быстро, как только несли ее старые ноги, и выпустила Ваньку из тесного чуланчика на чердаке, где он прятался уже девять дней.

Пока Ванька еще оставался в деревне, ей не приходилось заботиться о добывании пищи. Он часто приходил и приводил с собою товарищей.

Но однажды он вошел в каморку, снова в военной форме, чтобы проститься.

Многое изменилось в деревне: мельник удрал за Эльбу, столяр трясся от страха и целыми днями торчал в своей пустынной новой мастерской, лавочник был как никогда приветлив с покупателями и отлично говорил по-лужицки, даже лучше самой Янчовой, а барон с управляющим и слугой тоже скрылись, как и мельник. Многие пленные и насильственно пригнанные из других стран рабочие уехали на родину.

Но вместо них в деревню прибыли новые люди, большей частью из Силезии, некоторые из Чехословакии и Восточной Пруссии. Многие из них расположились в просторных покоях замка. Другие жили там, где им удавалось найти пустовавшее помещение.

В двух комнатах умершей летом Шлоссаревой тоже поселилась семья из семи человек.

В первый вечер старая Янчова зашла к новым соседям посмотреть, как они устроились, и увидела, что четверо детей уместились на кровати покойной Шлоссаревой, а их мать и старики собираются лечь на пол.

— У меня есть еще одна кровать, — сказала она. — Мирка может спать со мной.

Не слушая никаких возражений, она помогла перетащить к соседям кровать, соломенный тюфяк и перину.

— Все мы должны помогать друг другу, — заметила она, — тогда будет легче житься.

Но ее помощь, казалось, соседей не обрадовала, а, напротив, еще более опечалила. Это огорчило Янчову. Она осталась у них, села и принялась рассказывать историю о семенах клевера и о великом сражении с таксами на свекольном поле.

По лицу матери несколько раз пробегала едва заметная улыбка, а дети, с напряженным вниманием слушавшие рассказ, то и дело громко смеялись; только тогда старуха, пожелав им спокойной ночи, ушла.