Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

В детстве я был, как говорится в сказках, кровь с молоком. Уже мой младенческий вид вызывает в памяти эти слова: кровь с молоком, именно в том смысле, в каком они употребляются в сказках. Но и молоко, и кровь присутствовали в моей жизни также и в ином, в самом прямом смысле слова. Постарайтесь, господа судьи, наглядно представить себе мои детские ощущения: аромат теплого молока, наполняющий комнату, сладковатый, летучий, — он исходит от уже описанной мною материнской груди и, пройдя через пышущее здоровьем тельце младенца, придает приятный сладковато-ореховый запах даже замаранным мною пеленкам. А рядом с этим была кровь: она капельками выступала под иглами шприца, которые вводила в мое тело стерильная, насухо вытертая рука врача на стерильно-белой накрахмаленной простынке. Коробки, в которые отец впоследствии заставлял меня укладывать пойманных жуков — жужелиц, усачей, уплощенных в выпуклых, пропахли молочными препаратами Дюделера, ибо отец служил статистиком на его предприятии. В воскресенье после обеда жуков накалывали на булавки, и их черная кровь брызгала на клеенку кухонного стола, а длинные булавки с цветными головками, похожие на иглы шприцов, от которых проливалась моя кровь, с треском протыкали хитин на крыльях жука. Сладкие сбитые сливки, приготовленные к обеду нежными руками матери, и вечерние побои отца, оставлявшие кроваво-красные подтеки на моей коже. Молоко и кровь. Сказочное блаженство в сказочные кошмары.

Нечто сходное содержали и мои грезы, на которых я, подрастая, вплывал в жизнь. С ранних лет привыкнув к природе, я стремился к ней и в одиночку, бродил, смотрел вокруг, включаясь в сумятицу птичьих криков, вдыхая запахи смол, вглядываясь в проплывающие картины из облаков, в сплетения корней и мха. На встречных букашек я не покушался — пусть ползают без помехи, живут своей букашечьей жизнью вдали от смертоносных игл. Меня привлекали растения, не все, а лишь некоторые, например одуванчик, и вовсе не из-за хитроумного устройства его семян, маленьких пушистых парашютиков, летающих по ветру, а затем садящихся и жадно внедряющихся в плодородную землю, — гораздо больше меня интересовал стебель одуванчика, из которого, если его сломать, выступало белое молочко. Я слизывал его, оно горчило на вкус. При этом одуванчик полезное растение, из молодых его побегов можно приготовить недурной салат для тощих мясоненавистников. Но были и другие, из которых текло похожее молочко, — молочай, длинный стебель с узкими игольчатыми листьями, я знал, что он ядовит и пасущийся скот его обходит. И среди грибов встречался один, называвшийся ложный рыжик, пластинчатый гриб, если его сломаешь, тоже сочится аппетитное, на деле же ядовитое и горькое молочко, а на съедобном собрате этого гриба в аналогичном случае выступает кровь — остро-пряная жидкость очень приятного вкуса. Я с удивлением наблюдал это, лежа в зарослях кислицы, среди нагретых солнцем камней, и в голове у меня текли покойные летние мысли, смешиваясь с теплыми летними запахами: понятия путались, добро и зло менялись обличьями, кровь была доброй, молоко ядовитым, брезжила сказка. Тогда я обращал свои взгляды в мир высших животных — млекопитающих, одно название уже притягивало меня с необоримой и таинственной силой; у этих все было близко и родственно, понятия обретали привычные границы, я с умилением смотрел на кошку, кормящую котят, на жеребят, сосущих кобылу, и снова погружался в свои ранние младенческие воспоминания: мать, молоко, мираж, слова на «м»; язык буквы «м», милый, напевный; теплый, питающий, оберегающий мир «м».

Надобно сказать, что я не был хорошим учеником. В намерения моего тяжелого на руку отца входило непременно вывести меня в люди, я должен был достичь чего-то большего, чем положение простого статистика у Дюделера, и мое противодействие этим намерениям бесило отца и толкало на все новые акты жестокости. Были и другие обстоятельства в моей юности, не связанные ни с молоком, ни с кровью, — постоянные разговоры о Дюделерах, не в связи с запахом, исходящим от молочных коробок, важно было самое имя Дюделер, речь шла о Дюделере-отце, Дюделере-сыне и внуке, о фирме «Дюделер» с ее оборотами, об их счетах, которые мой отец обрабатывал, как статистик. Кроме того, если разговор обращался ко мне, фигурировала некая сберегательная книжка, загадочная величина и мощная сила, предназначенная защитить меня, заведенная на мое имя; я долгое время не знал, откуда она взялась, да и не интересовался, знал только, что завели ее не мои родители, и сделано это было с единственной целью — вывести меня в люди, помочь мне сделать карьеру, но, поскольку я обнаружил несостоятельность уже в самом начале этой карьеры, что же будет, думал я, со сберегательной книжкой?