Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

«Доведется ли мне повидать Москву?» — думаю я иной раз. Люди все куда-то едут и едут, может, и я съезжу когда-нибудь на Волгу, или на Белое море, или в Латвию? Дурацкие мечты, куда уж мне. Это молодым положено такие вопросы задавать и тем, конечно, кто сам ездит. Картинки — они и есть картинки, хоть техника нам кое-что прямо в дом преподносит, а все равно объездить, да посмотреть, да пощупать, да понять должен человек сам. Карола с неба слетела в наш дом, а куда, в какие страны света разлетятся мои внуки? Поедут учиться, как мать? Может, в Гавану, или на берега Нила, или будут кружить на льдине вокруг Северного полюса? Чего-чего только лет через двадцать-тридцать не будет летать вокруг Земли и звезд? Может, запустят второе Солнце в небо? Ах, какие у меня внуки, я‑то нежданно-негаданно двоих получила, близнецов Катю и Лутца, каждый весит вдвое больше отца в том же возрасте, цветущие малыши.

Поставила ли я тапочки на нижнюю полку в шкафу? Нет, там стоят старые сапоги Кришана — еще с той поры, как он был в рабочей дружине. Ох уж эти сапоги! Мне стало жутко, когда я их увидела, ведь война недавно кончилась. А может, я не хотела понять, что мужчины становятся солдатами и берут в руки винтовку, а не обнимают жен. Невыносимо мне было видеть на нем сапоги. И он это, похоже, чувствовал, но набрался терпения, не стал спорить со мной. Когда же наконец его терпение дало плоды, когда приняла я разумом и сапоги и винтовку? Уж не помню, что вразумило меня, то ли фото сожженных детей на рисовых полях, то ли Фридрих, он сроду не носил мундира, а тут тоже натянул сапоги. А может, сама жизнь подсказала мне, что это и есть счастье — засыпать вечером и просыпаться по утрам на мирной земле, работать и быть счастливой, и что необходимо и разумно — стоять на страже нашей работы и нашего счастья с винтовкой в руке. Счастье узнаешь, когда встретишься с ним лицом к лицу, а горе нужно знать загодя, прежде чем оно вошло в твою жизнь, только так можно от него оборониться. Кришан все это лучше меня знает, кому, как не ему, знать. «У партийного секретаря должно быть сто рук и сто глаз, — говорит Фридрих, — это его призвание. Он должен туда свои силы приложить, — добавляет Фридрих, — где основа человеческого счастья. Ведь счастье преображает человека, а люди — творцы своего счастья и когда-нибудь будут принимать его как само собой разумеющуюся награду». Я знаю, это правда, так и будет, Фридрих так говорит, а уж Кришану я верю во всем. Ну вот, и снова мне вспомнилась история жизни Кришана, правда, добралась я до середины, но я ее без конца вспоминаю. Нынче — иной, чем вчера, а завтра — другой, чем сегодня. Всякий раз, как протираю стекла, я вижу на фотографиях одно и то же лицо, но всякий раз вспоминаю его жизнь по-новому. Я вспоминаю ее такой, как мне хочется, и вправе так поступать. Никто этого права не имеет, кроме меня, это мое преимущество, и никто не может запретить мне это, даже Кришан.

Отнести, что ли, дорожку в сад и там почистить? С тех пор как я ношу очки, всюду в квартире мне видятся грязь и пыль, наваждение какое-то, на старости лет я словно помешалась на уборке. И вовсе не потому, что Кришан обидится. Даже если застанет меня в саду с дорожкой в руках, что же? Он заворочает глазищами, выкинет какое-нибудь коленце, поцелует меня сюда и сюда… Что это никак мотор тарахтит? Машина? А я проболтала все время, только собой занималась! Так и есть, машина! Значит, Кришан не оставил ее в Меркерслейтене, значит, он приехал без Куно, а если пешком не шел, значит, и не устал и не умаялся. Стало быть, приехал один. Или… или вообще не приехал? Да ведь это автомобиль нашей почты, этот желтый попугай! А из него вылезает Антон Гурлевиц, будущий почтовый советник Гурлевиц с двумя звездочками на воротнике. Что у него в руках, телеграмма? Ну да, клочок бумаги, не письмо. Уже тысячу раз так бывало: сообщит, что едет, а через два часа — на попятный, вот ведь моду взял. А может, приедет попозже? Или еще что? Да-да, Гурлевиц, я бегу, бегу, только принеси добрую весточку. Минуточку терпения. Да не трезвонь ты, Гурлевиц, как сумасшедший, ворота ведь не заперты!

Рольф Шнейдер. Защитительная речь. (Перевод Е. Маркович) [13]