Что ж, для Куно я достану раскладушку, ее убрать быстрее, чем поставить. Я ведь знаю, они и в кроватях будут спорить. Мне порой сдается, что Кришан нарочно собирает вокруг себя таких людей, как Куно. Они его все время подхлестывают, одну за другой мысли подкидывают и жить спокойно не дают своим беспокойством. Куно как раз из таких, до всего ему есть дело, во все должен вмешаться. Все не по нем, все несовременно — в его клубе, понятное дело. «Не отрывайся от действительности, — говорит Кришан, — думаешь пробить в Совете Министров дворец культуры, как в Дрездене? Держи карман шире!» — «Мне он даром не нужен, — оскорбленно отвечает Куно, — эта коробка уже через двадцать-тридцать лет устареет. Прошли времена, когда человека в зрительном зале два часа обрабатывают со сцены. Он хочет сам участвовать в событиях, сам влиять на них». Вот тут-то начинается их спор, а уж расходятся они вовсю. При этом находят слова позаковыристее, толкуют о пропорциях и концепциях, все такое, о чем простому человеку думать некогда. Правда, я иногда размышляю об этом, только мысли мои проще и яснее. В конце-то концов, мне надо иметь собственные суждения. Иногда я прислушиваюсь к их спору и замечаю, что они и внимания на меня не опрощают. Считают, пожилая женщина, о коммунизме с ней надо говорить с оглядкой. Обращаются со мной точь-в-точь как учитель Кляйнхемпель в вечерней школе, всегда оскорбительно-мягкий. Не спорю, в шестьдесят четыре года нелегко научиться рассуждать последовательно, но когда, слава богу, поймешь что к чему, то видишь: ты — хозяин собственной жизни, можешь сам распорядиться годами, что прожить осталось.
Ах, опять этот злосчастный ящик от тумбочки, а все моя забывчивость. Он каждый раз открывается все хуже и хуже, уж не счесть, сколько я собираюсь снести его к столяру. Старику Земишу тут пройти раз-другой рубанком, нечего мне по нему кухонным ножом чиркать. Лучше уж выслушаю его ехидные вопросики: «Ну, как дела у твоего партийца? Все еще за государство голова болит? Он хоть здоров? Это главное. Здоровье надобно при любом императоре». Будто я не знаю, что Земиш в августе шестьдесят первого опоздал на последний поезд. Пришлось распаковывать чемоданы и снимать рубанок со шкафа. Я считаю — ему повезло: остался порядочным человеком. Да и кому же, кроме него, подстругать мне ящик от тумбочки. Не будь Кришан таким упрямцем, я б купила что поновей. Но он твердит свое: «Нет, оставь все как есть. Я ведь бываю от случая к случаю, зачем нам новая мебель?» Да уж семь месяцев, как носа не кажет.
А вот когда Кришан домой притащил этот пыленакопитель, ему было, наверно, лет семнадцать. Клубок корней; точно злобный гном превратился в корешок. Сзади — вылитый прусский генерал в треуголке, а положишь эту штуковину на ладонь, она словно косится на тебя, ну что твоя крыса из подпола. С какой стороны ни посмотришь на эту корягу, она каждый раз предстает в новом обличье. Чудеса да и только, а порой жутковато становится, будто что-то примерещилось. Я иной раз обхожу этот чурбак, как в детстве деревенского жандарма. Кришан привез корень с плотины, что строилась у Айбенштока, оттуда же и девушку привез. Косы длинные, черные, и вся — будто хористка из русского ансамбля. Вот была для меня радость, я всегда желала в дом невестку, мне этого хотелось еще больше, чем ему. Но так скоропалительно! Оглянуться не успел, как девушку завел! Нет, такие темпы не по мне, я ведь говорю, Кришану было только семнадцать. Но стоило нм познакомиться, и он влюбился по уши.
Как-то мне пришлось отправиться к нему в горы, он лежал в больнице с переломом бедра, поскользнулся при погрузке бревен и попал под колесо. Беда стряслась в середине зимы, и какой зимы! Но меня ничто не могло удержать, в кромешной тьме, в метель выехала, во рту — ни крошки, в кармане — ни гроша. И уже у самой цели, в Блауентальском лесу, наш автобус застрял в заносах. Мы сидели там тридцать один час, а когда наконец приехали, у меня вся левая нога была отморожена. Впору было ложиться рядом с Кришаном на больничную койку.
Так вот, тогда я и познакомилась с этой чернявенькой, да в первый раз увидела, как Кришан с ума сходит. Он из-за нее утро с вечером перепутал, даже про собрания забывал. А она, не долго думая, взяла да и сбежала с плотины, когда стройка была в самом разгаре. Я уже вернулась домой, не знаю, как он там, в своей времянке, перенес этот удар. Запить он не запил, нет, никогда он не пил, если, бывало, его клали на лопатки. А меня и по сей день жуть берет, когда я смотрю на этот чертов корень.