Повести и рассказы писателей Румынии

Русский явился к боярину, но тот отложил холощение двухлетних и трехлетних жеребчиков, потому что стояла жара. Впрочем, ему разрешено было оставаться при боярском дворе до весны, когда погода будет благоприятствовать.

Русский между тем отправился бродить по деревням. Были там и кабаны для оскопления, и бычки для холощения, и запаленные лошади, и засекшиеся упряжные, и овцы, страдавшие сибирской язвой; он все науки превзошел и лекарства имел от любой болезни. Иной раз помогал ему поп — тот служил толмачом и зарабатывал на этом кой-какие деньги. Достойный человек был этот русский. Выпить был не прочь, но вел себя весьма уважительно. Одна водилась за ним слабость, от нее не мог бедняга избавиться: день и ночь насвистывал он казачью песенку. Где бы ни появился — в деревне, в хлеву, на ниве, — где бы ни проходил — мимо двора, мимо гумна, по городу или по чистому полю, — везде, куда б его ни занесло, он знай себе насвистывает. А потом стоит и прислушивается, нет ли отклика. Однажды выбил плечом дверь постройки, откуда помни́лось ему в ответ ржание.

Так, позвякивая инструментами и насвистывая свою песню, странствовал он — один и с попом вместе — по всем ярмаркам, большим и малым. Не было теперь для них ни одного нехоженого города, ни одной неизведанной вотчины, ни одного обойденного табуна. Длинные, просторные дни, пропитанные синью, провели они в дороге. Исходили вдоль и поперек весь Бэрэган, проплыли вверх и вниз по всем рекам, обшарили прибрежные пещеры, землянки, лачуги Власии. Порою снова возвращались на Яломицу, там делали привал, а потом спускались к Галацу. Спали на нивах под присмотром звезд, и огромная кобза поля стрекотала над их головой; умывались росою, а пили дикое молоко недозрелой кукурузы… Так протянули они нити, заткали основу, завязали связи, сплели новые неводы, зачинили износившиеся сети в старых притонах и новых, к которым с трудом пробрались. Ничего!.. Одно только всплыло: якобы найден был когда-то где-то на обрыве труп приземистого человека и рядом павшая белая лошадь. Стало быть, выходило, будто Амоашей покинул нашу землю. Только ведь поверили этому одни недоумки и еще те, кто не точил на него зубы. Русский же с попом неслись к тому месту не щадя силы. Прискакали — никто ничего не видел. Слышать слышали, только это не здесь было… И труп человека с падшим белым конем растворялся, стоило к нему приблизиться, точно призрак, вставший из мертвой воды. А потом снова замаячил на горизонте.

Но это не отвратило ни попа от его упорства, ни казака от его посвиста.

Созрели арбузы… Уже олень справил свою нужду в воду, и преображение сзывало толпы купцов, барышников и воров на другие прославленные ярмарки страны.

Эгон злился, но все еще выжидал, пока графиня, задетая за живое, не вывела его из терпения, и он не порешил перейти горы и смешаться с ярмарочной толпой, дабы напасть на след неверного товарища и его проучить. Изменив обличье и одежды, Эгон с графиней и со своею челядью пробрался через перевал Бузэу к сердцу Валахии, гоня табун венгерских лошадей. Потом они скрылись в притонах, где их встречали земными поклонами, но смотрели за ними в оба.

Лазутчики сообщили попу об этом немедля, и святой отец посторонился, освободив венгру дорогу для расправы над Амоашеем. Однако велел следить за каждым шагом Эгона. А сам занялся другими делами.

По рассуждению священника, Амоашей, чтобы легче поверили, будто он умер, порвал со всеми старыми друзьями и завел себе новых. У одного — единственного, заподозрил поп, могут быть сведения о конокраде. У старого его ученика и сотоварища по воровским подвигам — Скороамбэ из Волчьей Долины, того самого, что помогал Амоашею в последней его краже.

Поп тут же уведомил Скороамбэ, что ищет с ним встречи. Тот прикинулся дурачком. Тогда священник, оставив русского, подвязал полы рясы, сел верхом на кобылу, и к вечеру его горбатая, усталая фигура появилась перед воротами Скороамбэ. Постучал. Свора псов со страшным лаем кинулась на него, готовая растерзать в клочья. Вышла жена Скороамбэ. В оглушительном шуме священник едва разобрал из ее ответов, что хозяина нет дома… Вот уж почти месяц, как уехал, и где теперь — неизвестно.

Святой отец попросил у нее пристанища — не идти же ему назад ночью. Женщина, злыдня, приютить его отказалась, кивая на то, что, мол, хворает ребенок — будто саднит у него горло. Даже ворота не приоткрыла, не подала страннику воды напиться, а быстро вернулась в дом, оставив его разъяренным псам на растерзанье.

Священник, взяв под уздцы лошадь, потащился прочь, а сам нет-нет да оглянется. На другом конце села тайком зашел он к добрым людям, и они не знали, как лучше приветить этого слугу господа бога.

Вот тут-то, слово за слово, и узнал он, что Скороамбэ дома, только скрывается. Подучил жену отвечать, будто он уехал, потому что боится всех на свете — как бы не украли его великолепную кобылу, которая ему дороже жизни. Так и спит на конюшне. Из-за нее-то во дворе и свору бесноватых собак держит. Ночью чуть какой шорох — Скороамбэ из дому и с ружьем наготове.