Повести Ильи Ильича. Часть третья

Степени и звания в череде бесконечных структурных преобразований у карабкающихся вверх теперь были особенно модны и полезны. Скольких чиновников только на своем совете они защитили в последние годы! Вот и сегодня зеленый соискатель на трибуне только повод для их сбора, а причина – очередной столичный генерал с пустышкой, слепленной из-под палки институтскими мозгами, которую предстояло поправить и сгладить по формальным признакам.

Впрочем, не эти размышления были для Волина важными. Они только создавали фон его настроения, болтались сами собой, поддерживаемые общими корнями с делом, которому в данное время служило его тело, и только.

Более глубокими и сокровенными были думы о семье и ломка внутри него, который день корежившая сознание.

Много ложилось в его голову в последний год, и многое он не отпускал от себя.

Первое, что не отпускал, было напутствие покойной тещи.

За день перед уходом, вернувшись из сумрака забытья, она сказала: «Так получается, Коля, что семья остается на тебе. Но запомни, что я тебе скажу. Никогда не верь злым мыслям про Нину. Она скрытной выросла, и кажется хитрой, но это пустое. Своей волей она глупостей не сделает. Ты ее пожалей. Ты помогай ей, ради бога. Если озлишься на нее, то подумай, что нет у нее зашиты, кроме тебя, и остынь. Не перечь судьбе».

«А меня ты не жалей, – продолжала она. – Слышу я, что ты думаешь. Всю жизнь, мол, собирала добро, копила, а зачем? Боишься, что все прахом пойдет. Ты, Коля, не бойся. Не для себя я копила. Пригодится».

«Что же ты делаешь? – на миг помутнели ее глаза и снова прояснили. – За младшего внука не переживай. Присматривай за старшим. Этот может принести вам хлопот. Тогда и мои денежки пригодятся».

Теща четко выговаривала слова, как у нее не получалось уже несколько дней. Она читала его мысли, чувствовала, смотрела на него, но вот видела ли? – в этом Николай Иванович не был уверен. Хотя глаза у нее сделались ясными, взгляд оставался таким, каким сделался пару дней назад, когда врач глубокомысленно изрек: «Загружается». Волин уже слышал однажды это слово в больнице, от другого врача в адрес другого человека. Он не знал, заглядывали ли врачи в потустороннюю дверь, открываемую этим словом, или просто фиксировали для себя необратимость процесса, но в его воображении возникла картинка, навеянная рассказами тестя. Частичка, гордо называющая себя «я», обустроившая свой дом в явном мире, вдруг должна была его покинуть и ожидать, чего заслужила, на перекрестке трех миров. Вместо фигуры одного плоского мира частичка осознавала себя кристаллом, имеющим плоские проекции, – объемные миры представлялись Волину плоскими, как научили его в школе или институте, но и такая примитивная схема заставляла чаще биться сердце и с каждым его ударом видеть вспышку, соединяющую три в одно.

Николай Иванович привязался к теще в два последних месяца ее жизни. Когда она довела себя до коматозного состояния и попала в больницу, то потом уже не могла обходиться одна. Нина из больницы привезла ее в их новую квартиру, и Волин каждый обед ездил домой, чтобы помогать теще есть.

Утром они оставляли тещу на кухне в удобном дачном кресле. Когда Волин приезжал, она иногда дремала, свесив на грудь голову, но чаще – ждала. В левую руку, которой она научилась есть, Волин по очереди вкладывал ложку, вилку и дужку бокала. За едой они разговаривали о его работе, о Нине и внуках. Он так привык с ней разговаривать, что перестал ездить домой обедать, когда она умерла.

Ближе к концу теща стала вспоминать покойного тестя и заговариваться. Будто бы она видела его, и он просил у них прощения, в том числе и у Волина. «Он сказал, что ты мог неправильно понять его, когда рассказывал про людей и тварей. Вроде бы мог подумать, что мы считаем себя людьми, а тебя – тварью. Он сказал, чтобы ты так не думал. Не так это. Сотворенные давно уже перемешали кровь людей. Осталась только мечта, красивая сказка. Сотворенные ведутся на сказку. Он всю жизнь думал, что это правильно. И только это хотел тебе сказать. Ничего больше. Он несколько раз повторил – только это, ничего больше».

Волин купил себе книжку с изложением вед, которые когда-то видел у тестя в виде желтых машинописных листов, и, читая, вспомнил имена богов и названия миров, человеческих оболочек и центров силы, которыми грузил его тесть лет двадцать назад. И про обратимость эволюции и инволюции вспомнил. И про три сословия людей. И про людей и тварей. Но теща вроде бы всегда была далека от этих сказок и всегда посмеивалась над увлечением тестя, называя его горе-сказочником. Так откуда взялись слова, которые она говорила от его имени?