Повести моей жизни. Том 2

— А как же теперь? Ведь волосы уж отросли. Вдруг и здесь губернатор увидит и острижет? — спросил, насмешливо улыбаясь, Иванчин-Писарев. 

— Теперь сын зорко смотрит вперед и назад, когда идет по улицам. Чуть увидит губернатора, скрывается в первый подъезд или ворота. 

Мы кончили чай и, встав из-за стола, разделились по группам. Я прежде всего пошел к собравшейся в стороне молодежи. 

— Вы в самом деле пишете стихи? — спросил я поэта. 

— Да, — скромно ответил он. 

— А можно посмотреть? Я тоже пишу. 

— Вы печатали уже? — спросил меня Поливанов. 

— Да. 

— Где? 

— Одно было в журнале «Вперед» и несколько в заграничном сборнике «Из-за решетки». 

— У меня он есть! — живо ответил Поливанов. — Ваши стихи... 

Он вдруг запнулся, явно считая свой готовый сорваться вопрос неделикатным. 

— Мои в середине, — ответил я ему, — подписаны: «М. Н.».

— Я их знаю наизусть, — ответил он и начал декламировать первый куплет моих «Видений в темнице». 

«Вот что значит печатное слово! — подумалось мне радостно. — Даже и здесь распространились мои стихотворения! Это удивительно: сидеть и ни о чем не думать, а в это время ваши образы, мысли и слова повторяются в чьей-нибудь незнакомой вам голове! Вы ее не знаете, и она вас не знает, но все, что было в вас, в той же последовательности происходит затем в ней». 

Взглянув на своих юных собеседников, я увидел, что они смотрели на меня теперь совсем другими глазами, чем прежде. Видно было, что они ловили и запоминали каждое мое слово, а сами стали как-то сдержаннее со мной. 

«Вот и отрицательная сторона писательства», — подумалось мне. 

— Так можно посмотреть ваши стихотворения? — снова спросил я поэта, чтоб прервать наступившее молчание. 

Но он уже ни за что не хотел давать мне их и обратно сунул в карман свою тетрадку. 

— Нет, нет! — говорил он. — Какой же я поэт! Я так только, для себя пишу! 

Как я ни бился, никакого результата не получилось в этот день. Потеряв надежду, я начал расспрашивать Поливанова о местной молодежи. 

— Есть у вас кружки? 

— Есть, — ответил Поливанов. — В старших классах всех наших учебных заведений много сочувствующих вам, но, к сожалению, они не знают, что могли бы предпринять. Тот кружок, к которому я принадлежу, завел знакомство с рабочими, но это нас не удовлетворяет, нам хотелось бы начать вооруженную борьбу. У нас есть уже и револьверы. 

— А какой системы? 

— Разных. У меня есть маленький бельгийский и, кроме того, отцовский, старинной системы Кольта. 

— Знаю, — ответил я. — Его стволы в барабане заряжаются прямо порохом и пулями, а снаружи на них насаживаются обыкновенные пистоны. 

— Да! Но беда в том, что у меня он стреляет всеми шестью своими стволами сразу. 

— Не может быть! — воскликнул я с изумлением. — Вы, верно, не умеете заряжать! 

— Нет, умеем! Но как бы мы его ни заряжали, всегда выходит одно и то же: цельный залп, и все шесть пуль летят из него вместо одной! 

Это меня задело за живое. Я с детства был знаком со всеми системами огнестрельного оружия, так как у моего отца была богатая и разнообразная коллекция. Ружья, пистолеты, револьверы, кинжалы, стилеты, сабли, шпаги, рапиры и даже старинные луки с колчанами стрел обвешивали в нашем деревенском доме все стены специальной комнаты, называвшейся «оружейная». И я стрелял еще мальчиком из револьверов всех систем, в том числе и из кольтов, и никогда ничего подобного не получалось. Кроме того, я инстинктивно понимал, что лучшим средством пробить стену отчуждения, неожиданно возникшую между мной и новой юной молодежью с того момента, как я вышел из трехлетнего заключения, окруженный в ее глазах ореолом мученика и члена большого тайного общества, — это было начать вместе с ними какое-нибудь товарищеское предприятие, на котором они увидели бы, что и я в глубине души остался таким же, как и они. 

— Пойдемте, когда вы будете свободны, за город и попробуем! — сказал я Поливанову. 

У него глаза так и засветились от удовольствия. 

— А можно пойти туда трем или четырем из моих товарищей? — робко спросил он. 

— Отчего же нельзя? Пусть идут все, кто захочет! 

— А когда? 

— Да хоть сегодня же. Зачем откладывать? Времени до вечера еще много. 

— Так я сейчас же побегу домой и принесу сюда револьвер, а доски для цели товарищи отнесут прямо на Волгу. Там на льду мы и устроим пробу! 

И он мгновенно исчез. 

Я временно присоединился к общему разговору «взрослого поколения», сошедшегося в другом углу комнаты и рассуждавшего с Гофштеттером о способах нашего устройства на места. Послышались имена местных деятелей — Праотцева, Борщева и еще каких-то других, способных нас устроить, — и с ними решено было начать переговоры с завтрашнего дня. Наконец возвратился и Поливанов, принеся мне свой большой револьвер. 

Я осмотрел его барабан. В нем не было никакого сообщения между стволами, но вместо пуль, специально отлитых по их размеру, мне принесли обыкновенную картечь, шарики которой были слегка меньше отверстий, и потому приходилось их обертывать в бумагу, чтоб не выпадали. 

— Не от этого ли происходит всеобщий выстрел? — спросил меня Поливанов. 

— Едва ли, если пули, обернутые бумагой, входят плотно.