Повести моей жизни. Том 2

Раз Праотцев сообщил нам о большой политической демонстрации при проводах московскими студентами своих ссылаемых в Сибирь товарищей и о мясниках Охотного ряда, натравленных полицией на их процессию, причем мясники избили всех провожавших[46]. Я решился наконец сделать своим товарищам представление о невозможности такого нашего полного изолирования. 

— Но что же ты хочешь сделать? — спросил меня недовольным тоном Писарев. 

— Здесь есть городская читальня, я буду туда каждый день ходить и приносить вам новости. 

— Это невозможно! Там толчется та самая бесперая молодежь, от которой мы нашли необходимым скрывать свое пребывание здесь! 

— Но молодежь и без того знает, что мы где-то здесь, так как, идя на рынок, я сам встретил недавно Поливанова. 

— Я думаю, — сказала Вера, — что ему можно ходить в читальню, но только пусть он не обнаруживает там своего знакомства с кем-либо из местной молодежи, пусть предупредит Поливанова и его товарищей, чтоб не здоровались там с ним. 

— Да, конечно, — сказал Богданович. — Действительно, интересно знать, что происходит в столицах. 

Соловьев тоже ничего не имел против моего хождения в читальню. 

— Только следи за собой, когда будешь возвращаться, чтоб не привести к нам на пятах шпиона, — заметила Вера. 

— И скажи своим гимназистам, — прибавил Иванчин-Писарев, — что только ты один в Саратове, а мы уже уехали отсюда. 

— Хорошо! Все так и сделаю, — согласился я, воспрянув духом. 

И я вновь стал видеться с молодым поколением, еще не помятым жизнью, полным самого искреннего энтузиазма и готовности на самопожертвование во имя великих дел и бескорыстных идеалов. Я побежал в тот же вечер на квартиру Поливанова, где застал полное собрание его кружка. 

— Я пробуду в Саратове, может быть, еще с месяц, — сказал я всей компании, — и буду часто заходить к вам, но только на улице или в общественных местах не будем узнавать друг друга. 

— Да, конечно, это самое лучшее, — ответил за всех Майнов. 

— А мы как раз хотели повидаться с вами, — добавил Поливанов, — чтоб посоветоваться, что нам теперь делать. 

— А вы сами ничего еще не придумали? 

— Нам хотелось бы — вы уже знаете — не пропаганды в народе, а вооруженной борьбы. 

— Но с кем же здесь? 

— Мы думаем, что прежде всего надо устранить пристава нашей полицейской части. Он вреднее даже нашего жандармского офицера, заведующего допросами. 

— Это шпион по призванию, — заметил кто-то. 

— И отчаянный взяточник, обобравший всех лавочников, — прибавил другой. — А теперь он решил сделать себе карьеру на выискивании не сочувствующих монархии людей! 

— И много выискал? 

— Почти все, сосланные до сих пор, — дело его рук. Теперь он открыто хвалится «упечь в Сибирь» еще несколько десятков будто бы уже известных ему в Саратове, которых он бережет, чтобы накрыть на каком-нибудь важном деле. 

— Мы решили застрелить его раньше, чем он что-либо сделает. 

— А есть у вас какой-нибудь план? 

— Есть. Пристав неосторожен. Он считает революционеров баранами, не способными к настоящей борьбе. Он совсем не бережется. Каждый вечер сидит в своей полицейской канцелярии в нижнем этаже как раз против окна, через которое его легко можно застрелить из револьвера. 

— А далеко его канцелярия? 

— Совсем близко! 

— Так пойдемте, я тоже посмотрю. 

Мне уже пора было уходить, так как было поздно. 

Презрев на этот раз решение не ходить вместе с местной молодежью на улицах, я вышел один лишь из дому, а затем, убедившись, что кругом никого не видно в ночном мраке, подождал Поливанова на углу, и мы пошли затем вместе. 

Еще издали он указал мне на угловой дом, из окон которого падал на темную улицу особенно яркий свет. 

— За окном увидите столик, и у его левого конца всегда сидит в это время усатый полицейский с низким лбом и жирными губами. Это он и есть. 

Мы подошли к окну. Бросив беглый взгляд внутрь комнаты, я действительно увидел описанную мне фигуру с очень нахальной физиономией. На углу улицы стоял дежурный городовой с револьвером в своей кобуре. Он взглянул на нас, но, увидев, что мы лишь на мгновенье замедлили свои шаги у окна, посторонился, чтобы пропустить нас далее. 

— Городовой всегда здесь дежурит? — спросил я. 

— Всегда. Но при хорошем знании местности легко от него скрыться во тьме. Улицы здесь почти совсем безлюдны. 

— Да, надо подумать... — заметил я. — Составьте список всех, кого он погубил, и мы взвесим его дела. 

Когда я возвратился, я рассказал своим товарищам обо всем. 

Иванчин-Писарев страшно заволновался.