Повести моей жизни. Том 2

«Чувствуете ли вы теперь, дорогие друзья, — говорил я им, — что я с моими новыми товарищами, сильными и смелыми, может быть, скоро освобожу одного из вас?» 

Я раскрыл дождевой зонтик, данный мне Кравчинским, чтоб носить всегда с собой, употребляя как палку в ясную погоду и как свою защиту в дождь, и поставил его в лодке как парус. Бурный ветер быстро повлек ее, так что гребцу оставалось только править своими веслами. Но это продолжалось недолго. Сильным свистящим порывом воздуха вывернуло мой зонтик наизнанку и начало трепать и вырывать его из моих рук, так что, лишь выйдя на берег, я смог привести в порядок подарок своего друга. 

«Хорошо, что я не верю в предзнаменования! — подумал я. — А то легко было бы подумать, что это ответ на мои мысли и что наши планы также будут вывернуты наизнанку бурей!.. Надо быть осторожнее!» 

Я поспешил к Обуховым и в первый раз употребил при этом придуманный мною конспиративный прием. Номер их квартиры был четырнадцатый, а напротив их в пятнадцатом жил, как я видел на двери вчера, ходатай по частным делам Петров. 

— Дома Петров? — спросил я дворника у ворот. 

— Кажется, не выходил! — ответил он. 

Я побежал вверх по лестнице, но вошел, конечно, не к Петрову, а в квартиру Обуховых.

Я был очень доволен своим способом мистифицировать привратников, а с ними и тех, кто будет у них справляться обо мне, если меня заметят. 

«Буду так поступать всегда, — думал я. — На лестницах обыкновенно никого не встречаешь, и потому никто никогда не узнает, что я хожу не туда, куда предполагает дворник. Теперь если за Обуховыми следят и спросят его обо мне, то он скажет, что я хожу к Петрову». 

И моя предосторожность с первого же раза оказалась не напрасной. 

На лестнице все было тихо. Подойдя к квартире Обуховых, я приложил ухо к щелке входной двери и начал прислушиваться. Там раздавались только женские голоса. 

«Значит, они дома и нет засады!» — подумал я, нажимая потихоньку ручку двери, чтоб войти тихонько, если дверь не заперта. Но она не поддавалась, я позвонил, и мне отворила сама Обухова. 

— Здравствуйте! — воскликнула она, смеясь. — А у нас всю ночь были гости! Посмотрите-ка! 

Я вошел в столовую, где ночевал позавчера и должен был ночевать в эту ночь, если бы меня не удержал Кравчинский. Квартира вся была перевернута вверх дном. 

Ящики комодов вынуты и стояли на полу как попало. Белье выворочено из них и лежало грудами рядом со стульями. Все столы, шкафы, кровати были выдвинуты на середину комнат. 

— Как хорошо, что вы не пришли ночевать сюда вчера вечером! Иначе только бы мы вас и видели! 

Я засмеялся, не знаю отчего. Мне вдруг стало очень, очень весело. Миновавшая опасность уже не имеет в себе ничего страшного. Напротив, чувствуешь какой-то душевный подъем, торжество, как будто бы сам себя избавил, а не простой слепой случай. Так было со мной и в этот раз. 

Однако обстоятельства сейчас же показали, что я торжествовал слишком рано. 

— Вот теперь ваша квартира хорошо очищена, — сказал я. — Второй раз не придут скоро, и потому мне надо поселиться именно у вас. 

— А вдруг за нами надзор? — сказала Обухова. 

Она с беспокойством взглянула в окно на улицу и вдруг, обернувшись, таинственно подозвала меня к себе пальцем. Я посмотрел из-за ее плеча. С дворником нашего дома говорили, постоянно оглядываясь, два субъекта очень подозрительного вида. Скоро они отошли от него и встали порознь на противоположной стороне улицы, время от времени посматривая на наши окна и подъезд. 

— Вам нельзя теперь от нас выйти. Увяжутся или схватят при выходе! — испуганно сказала Обухова. 

Сначала мне тоже стало не по себе, но затем я сообразил, что следят не за мною. 

— За мной никто не шел, — сказал я. — А дворник ваш думает, что я хожу к вашему визави, к частному поверенному Петрову. Это хотят следить за теми, кто к вам ходит, а за мной, наверно, никто не увяжется. 

— Все равно! Надо сначала выйти двоим из нас и увести их за собою, а затем уже выйдете вы. 

— Хорошо! — согласился я. — У вас, очевидно, ничего не нашли, так как никого не арестовали? 

— Ничего! — сказала Обухова. — Только отобрали ваш револьвер, который я признала за свой. И чемодан ваш весь перерыли. — Откуда? — спрашивают. — Моего брата, — сказала я, — и они его оставили в покое. 

В это время все ее товарки, бросив уборку комнат, с беспокойством смотрели на улицу за подозрительными субъектами, но через несколько минут и они уже начали смеяться и придумывать способы, как бы их мистифицировать и одурачить, выйдя с таинственным видом ранее меня и приведя их затем в колбасную лавку или в какое-нибудь подобное благонамеренное место. Успокоившись таким образом за меня, они расселись где попало и наперерыв начали рассказывать мне о только что происшедшем у них. 

— В четыре часа ночи, когда мы все спали, вдруг раздался сильный звонок, — заговорила одна из них. — Мы сейчас же догадались, что это жандармы, и я, вскочив, сожгла на свечке несколько писем, а пепел бросила в ведро умывальника. 

— А я, — воскликнула другая, — накинув только одно платье, пошла босая к дверям и спросила: — Кто там? — Телеграмма! — отвечают.